— O, c’est Annette! — воскликнула мадам Элиза, предупреждая Михаила Львовича о приближении дочери. Тот смолк вовремя и обернулся к Анне, что в пару шагов подошла к ним.
— Что, душенька моя? — Михаил Львович улыбнулся дочери и, получив ответ ее: «Замерзла!», взял в ладони ее холодные пальчики, стал отогревать своим дыханием. — Замерзла, моя Анечка, моя хорошая. Ну, пойдем почаевничаем, пойдем отогреемся в дом, — и после громко и резче для всех остальных. — Messieurs, mesdames, прошу всех в дом! В дом!
Некоторые из гостей, например, изрядно вывалявшийся в снегу тот самый гусар, о котором вели тайную беседу Шепелев и мадам Элиза, были вынуждены все же отказаться от приглашения — сидеть за столом в мокром платье, помилуй Бог! Часть из них обещалась вернуться вскорости спустя короткое время аккурат, как спустятся к чаю из покоев в столовую. Их отпустили со строгим наказаньем вернуться, те обещались — смех, гвалт голосов наполнили вестибюль.
Анна не стала стоять подле папеньки в тот момент. Она знала уже, что нет нужды, к примеру, уговаривать Павлишиных — Павел Родионович вернется среди первых к чаю. Потому ушла, попросив позволения к себе, чтобы переменить платье и хотя бы около часа побыть наедине со своими мыслями. Она тут же отпустила Глашу, как та застегнула последние пуговки на спинке ее платья, а потом подошла к бюро, что стояло в углу спальни, выдвинула один из ящичков и достала атласную перчатку, которая была на Рождественском балу. А потом упала в постель, гладя пальцами белый атлас.
Она вернулась в залу скоро, выправилась от своего внезапного приступа. Холодная, скучающая, ироничная. Она шутила и улыбалась своим собеседникам, что снова обступили е в кружок, что-то говорили ей, рассказывали анекдоты. Вернулась с кадрили Катиш, виновато опуская взор в пол.
— Пойди сюда, ma chere, что встала так далече от меня? — протянула к ней руки через обступивших ее Анна, улыбаясь, и Катиш просветлела лицом, шагнула к кузине, вкладывая свои пальчики в ее ладони.
— Ты не сердишься, ma chere Annette?
— Конечно же нет! Quelle bêtise![52] — а после на виду у всех расцеловала кузину в обе щеки, показывая тем самым, что расположена к той всей сердцем. Верно, к чему злится на Катиш? Разве ее вина, что кавалергард завел эту игру? Правда, поверит ли, коли скажет ей Анна о том, чтобы не брала Катиш на веру все происходящее? Что не всегда бывает на деле то, что мнится.
А после был экосез, на который Анна пошла танцевать с Павлом Родионовичем. Кто-то свыше решил пошутить снова нынче над ней и поставил в общие фигуры с ним именно эту пару: девицу Колосову и кавалергарда. Сперва она хотела показать свой норов опять, свое гнев на него, выплеснуть свои раздражение — только сделать вид, что она кладет свои ладони в его руки, как того требовал танец, продемонстрировать открыто, как ей неприятно его прикосновение и он сам. В отместку за ту боль, что тогда рвала ей сердце.
Это было сперва. А потом, когда Анна шагнула навстречу ему, когда протянула свои руки к нему, то не смогла преодолеть то странное желание, что вспыхнуло в ней, вложить свои пальчики в его широкие ладони. Андрей обхватил тогда ее ладони так крепко, но в то же время так деликатно и нежно, что она вздрогнула при этом касании, чуть сбилась с шага, взглянув в его глаза. Нет, не смотрите на меня так, хотелось воскликнуть ей. Не смотрите, ибо вы пугаете меня. Тем желанием, что я чувствую ныне, вы пугаете меня им. Потому что более всего на свете я хочу ответить на этот взгляд. Потому что впервые за многое время он проникает в самое сердце через все преграды, что я выставила перед ним…
А потом уголки его губ вдруг дрогнули в легкую улыбку, смягчившие черты его лица, глаза потеплели, и сердце Анны совершило кувырок в ее груди, ударившись о ребра. Он чуть сильнее, чем требовалось, сжал ее пальчики, прежде чем отпустить, чтобы она вернулась в танцевальной фигуре к своему партнеру.
Она чувствовала это прикосновение весь вечер после — и на балу, и на ужине, что был затем. Оно обожгло Анну тогда огнем через тонкий атлас и далее напоминало о себе странным теплом. А когда Анна поймала на себе пристальный взгляд кавалергарда за третьей переменой, то это тепло медленно поползло от пальцев вверх по рукам, по линии плеч, по груди и далее охватило все тело. Ее это тревожило, пугало, она терялась перед этим жаром во всем теле, не понимая происходящее и злясь ему.
После ужина, когда гости перешли в соседнюю залу, чтобы испить напитков после ужина и съесть по шарику мороженого с черным кофе, Андрей снова занял место подле графини и ее воспитанницы, ухаживая за теми, а после и за Катиш с Верой Александровной, что не упустила случая приблизиться к возможному жениху. Анна же изо всех сил старалась делать вид, что ей безразлично то, что происходит на другом конце комнаты: лучезарно улыбалась и даже позволила себе пококетничать с басистым черноусым гусаром, чем невольно влюбила его в себя более прежнего.
Гнев, испытанный во время кадрили, прошел. Боль и воспоминания отступили снова в дальний угол души, надежно укрылись там, и Анна уже сожалела о столь поспешных словах, брошенных брату. Но отступать было некуда: Петр не даст забыть — уже пару раз шептал на ушко, что Катиш похоже более во вкусе кавалергарда, видя происходящее. Да и признаться — она сама желала, чтобы задуманное ею сбылось. Для чего? Она не знала и даже не хотела о том думать. Но ей очень нужно было, чтобы это было так.
Стукнули в дверь, чтобы звать к чаю, и Анна быстро спрятала перчатку под подушку. После она вернет ее обратно в бюро, не готова пока отдать прачкам для стирки. Быстро спустилась в столовую, где ее уже ждали разлить чаю из серебряного самовара, что подогрели к трапезе. Это была ее обязанность, как хозяйки дома, вместо умершей маменьки, и Анна обожала открывать носик самовара и наливать ароматный чай в фарфоровые пары на петербургский манер [53], подавать после лакею, чтобы тот уже поставил перед персоной пару. Иногда, если собрание было невелико как сейчас, за чаем подходили сами, в основном, молодые люди, чтобы ненароком будто бы коснуться пальчиков, не прикрытых тканью перчаток.
— Когда рядиться будем? — спросил Петр, когда уже расселись за чай, стали выбирать угощения, лакеи разносили блюда с выпечкой, предлагали розетки с разными вареньями на выбор. — Уж который день Святок, а мы еще не ездили с визитом ряженые по соседям по обыкновению.
— Ряженье — есть грех, — не сумел удержаться, чтобы не напомнить о мнении церкви на этот вопрос иерей, отец Иоанн, с наслаждением отправляя в рот ложечку дивного медового[54] варенья из вишен.
