Остаток вечера прошел в непринужденной атмосфере. Грегори ждал подходящего момента, чтобы перекинуться парой слов с милой Софией, и очень обрадовался, когда увидел ее одну, в стороне от гостей. Она задумчиво стояла у окна в гостиной, и Грегори обратил внимание, что она слишком часто, будто по привычке, поглядывает в сторону супруга.
Чувствовалось, что она напряжена и нуждается в эмоциональной разрядке. Грегори подозревал, что Эдмунд Линдсей был одним из тех мужчин, кого называют домашними тиранами. Они изводят своих близких, доводя их до того состояния, когда хочется бежать из дома. По-видимому, только дочь пыталась изо всех сил отстоять свои права, а жена замкнулась в себе, стараясь не показывать, что творится в ее душе. Все это Грегори понял из разговора с Софией, которая, не отрываясь, смотрела на него своими чудными сапфировыми глазами. Ему удалось вызвать у нее улыбку и даже заставить ее несколько раз рассмеяться.
С Айрин он обменялся лишь несколькими словами, когда вместе с другими гостями прощался в вестибюле с хозяевами, благодаря их за прекрасный вечер.
— Удачи вам, мисс Линдсей, — проговорил он. — Если вам понадобится моя помощь, я всегда к вашим услугам. А сейчас пожелаю вам доброй ночи.
Айрин уставилась на него удивленным взглядом. Она догадалась, что София что-то рассказала ему о ее планах. В последний момент, прежде чем сесть в карету, он еще раз искоса взглянул на нее, видя все еще изумленный взгляд девушки. Этот взгляд и ее образ ему предстояло помнить всю жизнь.
Вернувшись в дом, Эдмунд перед сном налил себе последнюю рюмочку. В уме он уже вычеркнул Грегори Барнетта из числа будущих гостей. Он ревниво наблюдал, как в течение всего вечера Барнетт проявлял интерес к Софии, которая, в свою очередь, отвечала ему взаимностью, словно забыв о существовании мужа и других не менее важных гостей. Он давно не видел ее такой оживленной. С его точки зрения, она вела себя глупо и вызывающе, и ему было неприятно видеть, как она кокетничает с этим типом. Он решил не упоминать о Барнетте, чтобы не выдавать своего раздражения, которое всегда больно ранило Софию, но ревность только разжигала его страсть. Эдмунд не считал нужным терять время на всяческие утешения. В последнее время София, стоило ему сделать малейшее замечание, сразу пускалась в слезы, что удивляло его и выводило из равновесия, потому что с первого для их супружеской жизни он знал ее только как любящую и нежную жену. Если она и не отвечала на его страсть, что часто случалось в последнее время, это не особенно его волновало: она никогда не отказывала ему в близости и всегда была покорной и женственной в постели, как и во всем, что касалось их отношений. В отличие от многих мужчин его возраста он не испытывал потребности заводить роман на стороне. Для него не существовало других женщин, кроме Софии. Он искренне считал, что Софии повезло с ним, сохранявшим ей супружескую верность. Он страстно любил ее, несмотря на восемь лет совместной жизни, поэтому, чтобы не осложнять отношений с женой, постарался навсегда забыть о Грегори Барнетте, как о ничего не значащем эпизоде. Он решил, что ноги Барнетта больше не будет в его доме; столкнувшись с ним в клубе, он сделает вид, что ничего не произошло. Эдмунд гордился своей способностью к мгновенному принятию решения.
И все-таки у него хватило ума прислушаться к хорошему совету относительно дальнейшей учебы Айрин, пусть даже он исходил от Барнетта. На следующее утро Эдмунд отправился в Майл-энд — в ту часть Лондона, в которой редко бывал. Из окна роскошной кареты он высокомерно посматривал на мелькавшие за окном улицы с многочисленными торговыми рядами, обшарпанными фасадами мюзик-холлов и других заведений сомнительного характера, с обилием пабов и уличных торговцев. Эдмунду пришлось услышать непривычные его уху брань, сквернословие простонародья и вой полуголодных дворняг. Всюду царили грязь и нищета.
И каково же было его удивление, когда карета подкатила к Эссекс-хаусу и вместо неказистого здания, которое он ожидал увидеть, его взору предстал огромный особняк восемнадцатого века с высокими изящными окнами и весьма импозантным входом. Здание окружал большой сад с цветущими белыми гвоздиками, издававшими такое благоухание, что Эдмунд ощутил его сразу же, как только вышел из кареты. Эти ароматы мгновенно вытеснили неприятные впечатления о районе в целом. Эдмунд словно оказался в деревне, на природе, а не в самом центре Ист-энда.
Войдя в вестибюль Эссекс-хауса, он расписался в книге посетителей, заметив на предыдущей странице имя своей жены, и был немало удивлен, увидев множество других знаменитых имен. По-видимому, заведение Эшби действительно пользовалось большой популярностью. Когда он отложил перо, к нему подошла опрятно одетая молодая женщина в рабочем фартуке, которая проводила его до ближайшей мастерской.
Никого не удивило присутствие здесь Эдмунда Линдсея. Величественной походкой он прошествовал через все здание, отмечая все преподаваемые здесь дисциплины — от переплетного дела и работ по коже до изготовления мебели и резьбы по камню. Наконец он добрался до мастерской, где работали мастера серебряных дел. Эшби был здесь — человек романтической внешности с темными глазами, усами и бородкой. Эдмунд понял, что дважды сталкивался с ним в коридоре, принимая его за ученика. Его поразила серебряная брошь размером с небольшую тарелочку, над которой в этот момент трудился Эшби. В ее рисунке обыгрывалось имя дизайнера: ветви ясеня обвивали пчелу [1]. Между ними завязался профессиональный разговор, в процессе которого Эдмунд уже готов был заказать Эшби несколько вещей, если бы знал, на чем остановить выбор. Эта беседа поставила окончательную точку в его сомнениях насчет того, стоит ли отдавать Айрин на обучение к Эшби.
— После всего увиденного могу только сказать, что ваши дизайнерские идеи произвели на меня хорошее впечатление, — одобрил он. — В этой связи я бы хотел задать вам вопрос. Вы сознательно избегаете всех этих декадентских штучек в новомодном дизайне?
Сняв фартук, Эшби аккуратно сложил его на рабочем столе, стараясь, чтобы на него не попали кусочки серебра.
— Вы имеете в виду отдельные вульгарные элементы искусства модерн? — ответил он вопросом на вопрос, вытирая тряпкой руки. — Все имеет свои светлые и темные стороны: есть рай, а есть его противоположность — ад. Это в полной мере относится и к современному искусству. Возьмем, к примеру, прекрасный цветок мак. У извращенного человека он ассоциируется прежде всего с опиумом, который получают из мака. Видите ли, мистер Линдсей, моя работа не имеет никакого отношения к этим крайностям. Наши мастера идут по другому пути, стремясь к вершинам этого прекрасного ремесла и гармонии жизни.
