«Вот и конец моей жизни в Лондоне», — подумала Чесс и стала смотреть, как принц Уэльский и его свита садятся в кареты, подъезжают к пристани, поднимаются по трапу на разукрашенный флагами пароход и уплывают вверх по Темзе.
Она смотрела, как они плывут все дальше и дальше, прочь из ее жизни. Рэндал ни разу не встретился с нею взглядом.
Нэйтен протолкался сквозь толпу и подошел к ней. Ему хотелось показать ей механизмы. Ей будет разрешено нажать на рычаг, опускающий подъемные крылья моста, сказал он.
Чесс чувствовала себя отделенной от всего и от всех и особенно — от самой себя. Она казалась себе зрительницей, наблюдающей со стороны за всем происходящим. За Нэйтеном, одетым в визитку и цилиндр, который непринужденно и уважительно беседовал с инженерами-механиками. За самой собой, улыбающейся, разговаривающей, восхищенно проводящей рукой в перчатке по огромным двигателям, выкрашенным зеленой и красной краской. Она отстраненно смотрела на себя и восхищалась тем, как гладко у нее все выходит: вот она следит за упаковкой вещей, вот пишет записки, сообщающие о том, что она вынуждена с сожалением отказаться от уже принятых приглашений на приемы, вот аккуратно выводит «Р.Р.С.» на десятках визитных карточек, своих и Нэйтена.
«Р.Р.С.» — то есть «Pour prendre conge»[52], вежливая французская формула, означающая, что Ричардсоны покидают Лондон. Кучер объедет адресатов, список которых она ему даст, а лакей передаст карточки слугам адресатов. Те выбросят их в мусорные корзины. И Лондон забудет чету Ричардсонов, как будто они здесь никогда и не бывали.
Она взяла одну из своих старых, «неподходящих» визитных карточек. «Р.Р.С.» — написала она печатными буквами на своей фотографии. Эту карточку она пошлет Рэндалу.
* * *
Возвращались они на той же «Кампанье», в том же люксе и с теми же слугами. Все было почти так, словно они и не покидали корабля, не сходили на берег в Ливерпуле и не ездили в Лондон. Только жизнь ее изменилась, и теперь уже ничто никогда в ней не будет прежним.
Когда на горизонте заклубились грозовые тучи, Чесс посмотрела на них с хмурым удовлетворением. Морская болезнь — это намного легче, чем то, что терзает ее сейчас.
Дома у Чесс оказалось столько дел, что не было времени думать, и это ее радовало. Первым делом она организовала прием с фейерверком, чтобы отпраздновать успех английского начинания Нэйтена, и пригласила на него всех друзей, включая Доктора и Дика Рейнолдса. Праздник удался на славу. В Северной Каролине можно не беспокоиться, что в июле пойдет дождь, поэтому Чесс устроила свой пир в парке, и туда, на звуки оркестра, явился весь город.
Потом, в доме, гости выпили шампанского. Гасси была дома, и ей разрешили выпить полбокала за успех ее отца.
— Теперь шампанское нравится мне больше, чем раньше, — сказала она. — Когда я пила его раньше, я была слишком маленькая.
Скоро ей должно было исполниться двенадцать лет, и она считала себя очень взрослой. Но коленки у нее были по-прежнему торчащие и ободранные. Чесс подумала, что пока еще можно не беспокоиться о том, что ее ребенок становится женщиной. Как-нибудь, в ближайшее время, она поговорит с Гасси о мужчинах и женщинах, о том, откуда берутся дети, о любви. Чесс еще не знала, как будет объяснять дочери, что такое любовь, ведь не может же она рассказать ей о любви-одержимости, которая завладевает всем твоим существом.
Она видела, как отчаянно борется с собой Нэйтен. Лили была беременна, и он считал, что это его ребенок. Власть Лили над ним была так же сильна, как и прежде; раньше или позже он не выдержит и вернется в ее постель.
Теперь Чесс понимала его. Она и сама познала подобное бессилие. Ее удручало, что она не может сказать Нэйтену, что больше не винит его. Заговорить с ним об этом невозможно, ведь она не может объяснить ему, что на собственно опыте узнала, каково ему приходится. Она никогда ему не расскажет, это причинило бы им обоим слишком сильную боль.
Английские партнеры Нэйтена должны были приехать в августе для важных переговоров о делах новой компании, и Чесс решила во что бы то ни стало закончить к этому времени убранство Хэрфилдса, чтобы отпраздновать там заключение нового союза. Она велела распаковать все ящики, приехавшие вместе с ними в трюмах «Кампаньи», и много дней расставляла содержимое дома на площади Рассел то так, то этак. Она ходила по дому вся в пыли, валясь с ног от усталости, иногда ей казалось, что у нее ничего не получается, но умиротворенность, которую она чувствовала в старом особняке на площади Рассел, перенеслась через океан вместе с его обстановкой, и Хэрфилдс стал для Чесс оазисом покоя, несмотря на то, что в нем все еще работали маляры, плотники и швеи.
* * *
Чесс ждало несколько сюрпризов, и не все они были приятными.
* * *
Эдит Хортон обняла ее, восхитилась ее новым гардеробом, мебелью для Хэрфилдса и забавными историями про Нэйтена и принца Уэльского. А потом спросила:
— Ну что, Чесс, стоило заводить с ним роман?
— О чем ты, Эдит?
— Дорогая моя, ты уже не та женщина, которая когда-то уехала отсюда с «Бедекером» в руке. У тебя был роман. Не беспокойся, это вовсе не бросается в глаза. Это может заметить только женщина, пережившая то же самое.
— Эдит!
— О да. Генри, к счастью, ничего не узнал о том, другом. И я смогла перестать думать о нем, хотя на это мне понадобилось десять лет. Теперь я знаю — с ним стоило заводить роман, несмотря на те десять лет, которые за тем последовали. Надеюсь, ты можешь сказать то же самое.
— Спроси меня через несколько лет.
* * *
Бобби Фред умирал.
— Я еще малость поскриплю, Чесс, так что ты особо не убивайся. К тому же я уже стар и отжил свое.
— Ты наконец назвал меня «Чесс», Солдат. Много же лет тебе на это понадобилось, но я рада, что в конце концов ты это сделал.
— А ты назвала меня «Солдатом». Мне это было приятно. «Бобби Фред» — неподходящее имя для взрослого мужчины.
* * *
Джеймс Дайк пришел в восторг, получив в подарок гранки «Трилби». Он начал читать эту книгу в «Харперс мансли», где она печаталась кусками из номера в номер, и, по его словам, «совсем извелся, пытаясь догадаться, что будет дальше».
— Не могу поверить, что «Харперс» печатает такой скандальный роман.
— Моя дорогая Чесс, он покорил всю Америку. О нем говорят все.
Чесс не поверила, но вскоре убедилась, что Джеймс прав. В следующее же воскресенье Гидеон в своей проповеди обрушил громы и молнии на аморальную Трилби, героиню пресловутого романа, и на сам безнравственный роман.
