Женевьева подняла голову и едва не ахнула. Алонсо осторожно ступал по песку, и его стройное, гладкое тело было залито солнцем. Прежде ей казалось, что обнаженный мужчина не может выглядеть привлекательно; отчасти такому мнению способствовали разговоры, которые она слышала в приюте, когда воспитательницы сравнивали мужчин с демонами-искусителями. Однако сейчас в роли соблазнительницы предстояло выступить ей самой.
— Где ты? — спросил Алонсо, войдя в воду по пояс. — Можешь повернуться.
У Женевьевы перехватило дыхание, и она с трудом прошептала:
— Я здесь.
Она поддела воду ладонью, и жемчужная завеса брызг окрасилась золотом солнца. Алонсо ответил тем же, и оба рассмеялись.
Женевьева сделала несколько шагов по дну и сказала:
— Ты меня не видишь, но ты можешь ко мне прикоснуться.
Она взяла его за руку, и Алонсо ощутил упругость и мягкость ее груди. Страсть вскипела в нем бурной волной, и все доводы разума разлетелись в прах. Щупальца сомнений разжались, и сердце забилось свободно и буйно.
Его губы осторожно скользили по ее шее, а руки — по талии и бедрам, лаская, исследуя и изучая. Почувствовав его возбуждение, она напряглась, и он отстранился.
— Прости. Ты само совершенство. И ты свела меня с ума.
Наступила тишина, а после из мрака внезапно выплыл нежный голос Женевьевы:
— Ты любишь меня, а я — тебя. Мы молоды и свободны. Почему бы нам не принадлежать друг другу?
Алонсо ничего не ответил. Он приподнял Женевьеву, оторвав ее ноги от дна, крепко прижал к себе и нашел губами ее губы.
Когда их тела соединились, что-то в ней оборвалось, рухнув вниз, а потом так же стремительно взмыло вверх. Они превратились в единое целое. Волны качались в ритме движений их тел. Солнечные блики на воде трепетали, будто живые. В эти минуты для Алонсо существовала только Женевьева, ее дыхание, похожее на шум прибоя, ее волосы, своим прикосновением напоминающие шелковую ткань, объятия ее рук, берущие в вечный плен. И он нисколько не удивился, когда темнота его внутреннего мира вдруг взорвалась ослепительным светом.
— Так ты женишься на мне, чтобы спасти мою честь?
— Конечно, женюсь. А пока… можно я продолжу ее губить?
Они лежали между камней на песке, и волны лизали их ноги. Женевьева уютно устроилась в изгибе руки Алонсо и положила голову ему на плечо. Над влюбленными носились чайки, едва не задевая их своими крыльями. Солнце ласкало кожу, а море источало сильный терпкий запах.
— Все так близко, — прошептал Алонсо.
— Все?
— Да, все, что способно подарить счастье.
— У тебя были женщины? — спросила Женевьева.
— Я играл в борделях, и иные девушки желали отблагодарить меня таким образом. Несколько раз я соглашался, а потом заметил, что после этого мне становится противной даже моя музыка. У меня оставалось ощущение какой-то липкой грязи, чувство того, что кто-то чужой запустил в меня руку и шарит там в поисках сокровенного. С тобой все не так. Я ощущаю ласку твоего сердца и чистоту твоей души.
Они вернулись домой к вечеру, держась за руки, пьяные от счастья и утомленные любовью.
— Я бы хотела, чтобы мы поженились в Италии, — шепнула Женевьева Орнелле за ужином, и та печально улыбнулась.
Двор был заставлен корзинами с виноградом, зеленым и синим, прозрачным и покрытым тончайшим восковым налетом. В воздухе стоял дурманящий запах липкого сока, на который слетались осы и которым были испачканы лица и руки детей.
Взрослые были заняты до самого вечера; только Орнелла по обыкновению сидела на крыльце.
На закате рядом опустился Дино. Он выглядел усталым, но довольным.
— Слышала новость? Отец как староста Лонтано выступил за запрет кровной мести. И мы больше не будем воевать с нашими соседями. Леон считает, что в то время, как император томится на острове, корсиканцы должны сплотиться, а не убивать друг друга.
— Хорошо бы это стало законом!
— Да. Тогда я был бы спокоен за наших детей.
— Детей?
— Я уже говорил тебе, что хочу мальчишку.
Орнелла неподвижно смотрела туда, где переливались небесные витражи, а облака уплывали вдаль, будто корабли, чьи паруса были окрашены закатом в цвета меда и крови.
— Полагаешь, наши дети останутся на острове? — задумчиво спросила она.
— Кто знает! Если они захотят выбрать иную судьбу, я не стану их удерживать, — сказал Дино и заметил: — Мне кажется, ты давно порываешься в чем-то признаться, но никак не можешь решиться.
Орнелла повернулась и посмотрела в лицо мужа. Прошло много лет, но глаза у Дино остались прежние — серые с золотистыми точками, любящие, понимающие и добрые.
— Просто я уже приняла решение.
— Не посоветовавшись со мной? — улыбнулся он и легонько коснулся ее руки.
— Да, потому что оно было единственно возможным и верным.
Он продолжал улыбаться.
— Ты уверена?
Орнелла встала и принесла письмо Антуана Дюверне. Дино пробежал его глазами. Она ждала, что на его лицо ляжет тень, но он оставался спокойным.
— Это не навсегда, — на всякий случай сказала Орнелла, — быть может, на несколько сезонов.
— Что в этой жизни случается навсегда? Если мы приехали на Корсику, это не означает, что мы купили билет в один конец!
— Я думала, для тебя важно остаться именно здесь.
— Работа на земле отвлекла меня, но не поработила. Я уже не только сын своего отца. Я повидал многое, но еще не все. Почему бы нам не посетить родину наших предков? Полагаю, в нынешние времена Италия, как никогда, нуждается в опытных офицерах.
Орнелла встрепенулась.
— Мы могли бы заехать в приют и взять мальчика, а потом отправиться в Италию на три-четыре года. Как раз пройдет достаточно времени, чтобы твои родители поверили, будто сына родила я!
— Но ты будешь занята в театре.
— Не настолько, чтобы мне не хватило времени заботиться о детях. К тому же Женевьева обещала мне помочь.
— Если Женевьева и Алонсо станут продолжать в том же духе, вскоре после свадьбы ей придется возиться с собственным малышом.
Орнелла покраснела.
— Ты заметил?
— Я еще не разучился отличать безумно влюбленных от обычных людей.
— Ты не станешь возражать, если Алонсо и Женевьева поедут с нами?
— Нет. Они заслужили возможность отыскать свое место в мире, как это случилось с большинством из нас.
Орнелла крепко обняла и страстно поцеловала мужа, а потом положила голову на его плечо.
Время шло, взрослые давно уложили детей и легли спать, а Орнелла и Дино все говорили, мечтали, строили планы. Солнце село; горизонт протянулся шелковой ниточкой, такой же тонкой и алой, какой порой казалась Орнелле нить ее жизни.
