Лицо ее озарилось, словно она наяву видела картину грядущего счастья. Майсгрейв, приподнявшись на ложе, неотрывно глядел на нее. Поначалу, когда она заговорила, он испытал легкий укол раздражения. Что за странная непонятливость и упрямство! Но по мере того как она продолжала, в его груди закипали, смешиваясь, счастье и боль.
Он был потрясен. Анна была безрассудна и мудра одновременно. В ней жило неистовство первых людей, отвергших рай ради земной любви. Он чувствовал себя несказанно гордым и счастливым, что его полюбила такая девушка, и вместе с тем его душило отчаяние от несбыточности того, что она предлагала. Его жизнь была полна разочарований и бед, а душа не так легко окрылялась.
– Бедная моя девочка…
Анна вздрогнула и взглянула на него. Ей показалось, что у Филипа в глазах блестят слезы.
Он порывисто сел и взял ее лицо в ладони.
– Я очень люблю тебя, моя сладостная фея, я буду любить тебя всегда, даже если среди блеска и славы ты забудешь того, кто первым ласкал тебя. То, что ты сказала сейчас, я сохраню в глубине сердца.
– Не надо так, Фил! Все еще можно исправить…
– Увы! Ты очень молода и не в состоянии всего понять. В твоих словах смешались грех и безрассудство. И все же я благословляю тебя за это. Однако мир держится на устоях, на которые нельзя посягать. И горе безумцу, который отважится на это. Еще не раз все переменится вокруг тебя, изменишься и ты сама. Если же мы поступим так, как ты предлагаешь, ты никогда не сможешь избавиться от угрызений совести, которые рано или поздно начнут мучить тебя. Со временем хмель любви пройдет, заговорит кровь, ты вспомнишь, кто ты и для какой участи рождена. Я никогда не смогу тебе этого дать, даже если посвящу тебе жизнь и отдам всю кровь. Я ведь видел, как ты смотрела на дам из свиты герцога Карла. Ведь тебе хотелось оказаться среди них?
– Нет. Я научусь смирению. Леди Джудит Селден ровня мне, но счастлива с простым рыцарем.
– Но ты не Джудит Селден. Ты совсем другая.
– Я буду любить тебя всегда. Тебя одного.
Он вздрогнул. Когда-то эти же слова говорила и Элизабет Вудвиль. И она любила… пока блеск славы и золота не убил ее любовь. Теперь Анна…
И тогда он впервые заговорил с ней об Элизабет, поведав историю их любви. Ему стоило немалых усилий, обуздав гордость, говорить об этом. Молчаливый по натуре, он заставил себя быть красноречивым, иногда с трудом подыскивая нужные слова. Ему было необходимо убедить Анну в том, что речь идет не только о любви, но и о долге перед отцом, перед людьми, с которыми она связана. Он взывал к ней, твердя, что чистота крови, которая течет в ее жилах, важнее любых сердечных привязанностей.
Анна сидела отвернувшись от него, глядя в окно. Ее лицо было неподвижно, словно изваяно из мрамора. Из широко распахнутых глаз медленно струились тяжелые слезы. И столько горечи было в безвольном изломе ее губ, в пустом, отрешенном взгляде, что у Филипа все оборвалось внутри.
– У нас есть любовь, Фил. С ней мы сильны.
Ему не удалось разубедить ее, но голос Анны был слаб. Она поняла, что не в ее власти изменить его решение. Едва шевеля губами, она шепнула, почти выдохнула:
– Решайся, Фил. Умоляю тебя…
– Нет, моя сладостная фея… Вспомни, что ты одна из Невилей, а они никогда ни о чем не просят.
Тень скользнула по лицу Анны. Губы плотно сжались, слезы высохли.
– Вспомни о том, что я обязан вернуться в Нейуорт, потому что отвечаю за землю своих предков. Более того, я женат и не могу, не совершив смертного греха, вступить в новый брак. Я оставил Меган на сносях, и наш с ней ребенок уже должен был появиться на свет.
Анна облизнула губы и хрипло сказала:
– Ах да… Меган Перси. Я и забыла о ней.
Она тряхнула головой, словно отгоняя все прочь, словно смиряясь. Но смиряясь строптиво. Отросшие волосы упали ей на глаза. Она движением головы откинула их, затем сладко потянулась и уже в следующий миг прильнула к Филипу, ловя его губы.
Этой ночью она была особенно страстной, будто изнутри ее жег огонь. Раскованная, нежная и податливая, она трепетала в его руках – то бурная, как море, то как ослабевшая волна. Но силы вновь и вновь возвращались к Анне, она тянулась к нему, глаза ее лихорадочно блестели, по телу пробегала дрожь нетерпения, горячие руки обвивали его шею, скользили по спине.
– Люби меня, люби! – не то молила, не то приказывала она.
Голова кружилась от этого страстного шепота. Ее ничто не пугало, не смущало, она жаждала наслаждаться и дарить наслаждение. Филип и сам не мог остановить рвущийся горлом стон, когда, подхваченные любовным вихрем, они забывали обо всем на свете. Они были не в силах оторваться друг от друга.
Филип заснул лишь на рассвете. Сквозь дремоту он слышал, как она что-то ласково шепчет ему, перебирая его кудри, прижимается щекой к его ладони… Потом он погрузился в сон, но и во сне его руки искали ее.
…Он резко вскочил. Место рядом с ним пустовало. Подушка была холодной – видимо, Анна поднялась уже давно. Филип окликнул ее и стал торопливо одеваться. В нем нарастала тревога, но он гнал ее прочь. Сейчас он спустится вниз, увидит, как она шепчется с мадам Клодиной или играет с ее котом.
Когда он натягивал рубаху, взгляд его упал на ларь у окна. Там лежала аккуратно сложенная стопкой женская одежда Анны. Два узких малиновых башмачка сиротливо стояли на полу.
Это еще ничего не значит! Мало ли для чего ей понадобилось вырядиться мальчишкой!
Он торопливо сбежал по ступеням. Хозяйка возилась у очага. Заслышав его шаги, мадам Клодина обернулась.
– Где она? – вскричал Майсгрейв.
Клодина Сигоне неспешно отведала из котелка.
– Уехала еще на рассвете. Велела передать, что вынуждена взять с собой немного денег.
– Куда?.. Куда она направилась? Ради самого неба, отвечайте!..
Женщина глядела на него с интересом. Сегодня утром, когда юная англичанка предстала перед ней в одежде мальчишки, она было решила, что это очередная шутка. Девушка держалась удивительно непринужденно, хотя и была бледна. Выпила чашку бульона, натянула перчатки, прихватила хлыст. Однако постоялец, слушая мадам Клодину, менялся на глазах.
– Что с вами, сударь? Крест честной! Не ограбила ли вас ваша подружка?
Филип присел на ступеньку и провел ладонью по лицу. Все было кончено. Этой ночью Анна простилась с ним. Ее гордость не могла позволить, чтобы после его отказа все оставалось по-прежнему. В глубине души он понимал ее, однако пронзившая его боль была нестерпимой.
Не видеть ее, не слышать ее смеха, не касаться ее… Боль давила, росла, заполняя весь мир. Он глухо застонал. Когда он думал о том, что пути их разойдутся, то полагал, что это произойдет гораздо позже и у них еще будет достаточно времени друг для друга. Перед ними расстилался путь через всю Францию. Они могли бы еще долго быть вместе, скакать рядом, ночевать в придорожных гостиницах… Но гордая душа Анны Невиль не вынесла поражения. Ей не нужны были крохи, не нужна его снисходительность. Ей нужно было все – или ничего…
