Ознакомительная версия.
– А дальше вот так… – вздохнув, француз провел костлявой рукой по волосам Софи. В ответ Софи, ласкаясь, потерлась носом об выпирающую ключицу Эжена.
Закончив свои неловкие объяснения, мсье Рассен отстранил девушку и внимательно поглядел в ее зарумянившееся лицо.
– Поняла? Не обидел тебя? – Софи энергично замотала головой. – Но как же так… Мать… Ну, тут даже слов нет… Но неужели вы с подружками никогда…
– Так у меня же всего одна подружка – Элен Скавронская. Вы ж ее знаете. С ней о таком… Даже не придумаешь, как и начать-то. Она же у нас вообще… ничего такого, и на горшок, пожалуй, не ходит, – Софи засмеялась, вспомнив подругу. Ей вслед улыбнулся бледной улыбкой Рассен. – Вот если бы у меня старшая сестра была, тогда… Но я же самая старшая.
– Самая старшая… – повторил Эжен, мучительно скривился и вновь прижал к себе Софи, чтобы она не заметила беспомощной и трагической гримасы на его лице.
– У меня уж года два как… – сказала Софи.
– Аглая говорит, что я субтильная и ем плохо, – оттого у меня физическое развитие замедленное, – серьезно пояснила Любочка. – Я с вами говорить пришла.
– Так говорите. Я слушаю.
– Я понять хочу: отчего вам никого не жаль?
От неожиданности Софи не сразу нашлась с ответом.
– Это вы с чего же, Любочка, взяли? – наконец, спросила она.
– А как же мне рассудить? Вы ведь страданий людских вовсе не замечаете, и все на веселье, развлечение повернуть хотите. И главное, у вас все получается, значит, от души идет. Вы сами жениха недавно потеряли или я уж не знаю кого, а как будто и забыли все…
Софи помолчала, накручивая на палец локон и глядя на девушку вмиг потемневшими глазами. Любочка отводила взор и крепко сжимала тонкими пальчиками ручку фарфоровой кружки.
– А как же, по-вашему, надо, Любочка? Как правильно выйдет? Пойти мне и повеситься на первом дереве? Или сидеть вечно с кислой рожей и горькие слезы лить? Кому от этого прок? И кого ж я, по-вашему, жалеть должна?
– Да всех! – вскрикнула Любочка и тут же сама поняла, что прозвучало глупо, попробовала объяснить. – Люди, когда страдают, через это у них душа растет. В веселье ничего возвышенного нет, самое низкое, грубое сразу проявляется. А от страдания человек поднимается, становится лучше, чище. Об этом и в Писании еще сказано. Да вот и Достоевский писал, помните: «Вы меня презираете теперь?» – «За то, что мало страдал?» – А Ипполит князю Мышкину отвечает: «Нет, а за то, что я не достоин своего страдания». – Понимаете ль вы, как это высоко?
– Господи! – Софи потерла руками виски.
Достоевский! Этого только ей и не хватало. Софи вспомнила, как Оля Камышева объясняла всем, что культурный, образованный человек должен знать Достоевского наизусть, как выразителя интересов и чаяний разночинского сословия, берущего знамя цивилизации из рук умирающего дворянства. А на смену им должен в самом скором времени прийти еще кто-то… Народ, наверное. Все они помешались на этом народе!.. Вот, значит, Любочка Златовратская – культурная и образованная. Цитирует. Наизусть. Жаль, что здесь нет Оли. Она бы с ней поговорила. Софи по настоянию Оли, Элен и учителя русской словесности Достоевского прочла. По-настоящему понравилось только одно – «Неточка Незванова». «Преступление и наказание» и «Идиота» одолела со скрежетом зубовным, а на «Братьях Карамазовых» – сломалась. С грустной усмешкой Софи вспомнила, как топала ногами и трясла головой, буквально всовывая в руки сопротивляющейся Элен два зеленых томика:
– Я не хочу знать, кто кого переспорил – черт Ивана Карамазова или Иван Карамазов – черта! Мне все равно, ты понимаешь! Плевать я на них всех хотела! Они мне все не нравятся, я их любить не могу и видеть не желаю!
А вот Любочке непрерывно страдающие, буквально купающиеся в своих страданиях герои Достоевского, по-видимому, чем-то милы.
– Так кто ж у нас страдает-то? – спросила Софи. Желательно все же знать, на каком жизненном материале строит свои взгляды Любочка Златовратская. Не только же на произведениях господина Достоевского.
– Вот вы с Машенькой Гордеевой дружитесь. Вам разве ее не жаль? Она без матери росла, и хромая, и вместо любви в монастырь пойдет.
– Последнее, что Мари нужно, так это моя жалость, – твердо сказала Софи. – А насчет монастыря, так это как Мари решит. Мне почему-то кажется, что у нее другие планы.
– Или вот Николаша Полушкин…
– Ого! – глаза Софи остро и недобро блеснули. – Неужто и он страдает, и жалости достоин?
– Конечно! – горячо заговорила Любочка. – Он такой удивительный, тонкий, аристократичный. Эта грубая среда ему вовсе не подходит. Его папаша хочет, чтоб он извозом занимался…
– А что ж? Нормальное, по-моему, дело для старшего подрядчикова сына. Тем более, что никаких других интересов у него, кажется, не наблюдается. А папаша тогда, глядишь, и от Васи бы отстал…
– Вы не понимаете! Он не может, не может! Он для другого, для других чувств рожден!
– Это для каких же? – Софи чувствовала себя крайне неловко.
Открывать сейчас Любочке глаза на предмет ее романтического интереса и рассказывать о подлинных чертах Николаши она считала неуместным. В конце концов, Любочка пока еще ребенок… Да и почему Софи должна?… Но и поддакивать не было никакой возможности.
– Вам все равно не понять! Вам везде расчет подавай. Просто за страдание человека пожалеть и полюбить вы не можете. Вы, верно, имеете железное сердце и вовсе страдать не умеете. Для вас любовь и жалость чувства несовместные!
«Господи, какая чушь!» – подумала Софи и, почти против воли, вспомнила:
Эжен стоит в постели на локтях и коленях, все его тело сотрясает кашель. Он просит:
– Уйди! Не смотри! Гадость! Гадость!
– Хорошо, – соглашается Софи. – Сейчас выйду, раз вам так легче. Потом все равно приду, и буду столько, сколько надо.
– Тебе жалко меня. И противно. Я не хочу. Оставь денег Татьяне и уезжай.
Софи выпрямляется, презрительно щурится в сторону скрючившегося на кровати человека.
– Вы, Эжен, так страдаете, что, право, только о себе думаете. Страдания любого эгоистом делают, это я понимаю, и потому вам прощаю. Уезжайте! А как я про себя понимать буду после всего – об этом вы подумали? Вы мне предлагаете жизнь прожить с мыслию, что самого лучшего, сердечного друга я бросила помирать в этом вонючем клоповнике на краю света, даже не попытавшись спасти, не подав воды, не обтерши лба… Так, по-вашему, получается? Что ж…
– Софи, Софи! – умоляюще зовет Эжен. – Не уходи! Прошу тебя… Я дурак последний, я на пороге могилы, а все о мирском думаю. Как выгляжу, прочие глупости… Посиди еще, это мне такая отрада…
Ознакомительная версия.
