— Спасибо, — прошептала она, когда была расстегнута последняя пуговица.
Он откашлялся и проговорил:
— Мне надо принести пару поленьев для печки.
Услышав его шаги, она обернулась. Он остановился на пороге.
— Теплая вода в кувшине. — И вышел, не взяв с собой лампу.
Он ей сказал, что мечтал о том, как будет снимать с нее платье и целовать в десять мест. Она думала о том, как это начнется, и хотя тогда, на кресле-качалке, все было хорошо, она боялась, что в последний момент она опять испугается, окаменеет и испортит брачную ночь. Но он оказался нежным и романтичным, тактичным и внимательным сверх всяких ожиданий.
Он предоставил ей больше времени, чем ей было нужно. Когда он вернулся, ее ночная рубашка была уже застегнута спереди и завязана у шеи, она умылась и расчесывала волосы у зеркала на столике.
Сара посмотрела на Ноа и едва сдержала улыбку. На нем была длинная ночная рубаха в красную и белую полоску.
— Ты будешь смеяться, я знаю. — Он поднял руки и опустил глаза. — Я никогда не надевал подобные штуки раньше. Я думал, тебе это понравится, но я себя в ней чувствую как какой-то маменькин сынок.
Неожиданно она расхохоталась, нагнувшись вперед и прижав руки ко рту. Меньше всего она представляла себя хохочущей в первую брачную ночь. Немного успокоившись, она увидела, что он тоже посмеивается, глядя на свои худые ноги.
— Бог мой, — пробормотал он, потом ткнул пальцем в постель. — Не возражаешь залечь туда, чтобы я мог взгромоздиться тоже и спрятаться там за тобой?
Она повиновалась, все еще улыбаясь, и заняла место у стены. Он лег рядом, не погасив лампу, и натянул одеяло до пояса.
Лежа на спине, она думала: «Какой он замечательный! Он знает, как я нервничаю, но делает все, чтобы мне было легче».
— Я знаю, ты боишься, но ничего страшного нет.
— Я не знаю, что делать.
— А тебе и нечего знать. Я знаю.
Да, он знал, он знал. И делал все, как надо. Нежно ее целовал, ласкал ее ноги своими, гладил ее лицо и прижимал к себе.
— Ты пахнешь розой сейчас, в разгар зимы. Почему?
— Я пользовалась розовой водой, когда ты ходил вниз.
— Вот оно что. — Он улыбался, касаясь пальцем ее щеки. — А на щеки ты тоже положила розы?
Она еще сильнее покраснела.
— А что, мужчины всегда дразнят женщин, когда они находятся вместе, как мы сейчас?
— Не знаю. Этот мужчина дразнит. А тебе не нравится?
— Нет, не то. Просто я не ожидала. Я обычно не краснею.
— Но тебе очень идет румянец. Я буду стараться вызывать его у тебя почаще.
— О, Ноа, — она опустила глаза. Он взял ее за подбородок и нежно поцеловал в губы. Потом в уголок рта, в другой, в шею…
— Я помню этот запах. От тебя так пахло год назад в этот день.
— И от тебя тоже пахло так же, когда мы сидели за столом во время завтрака у миссис Раундтри, каждое утро после бритья.
Он поднял голову, улыбаясь.
— Я не знал, что ты это замечала.
— Я замечала многое, связанное с тобой. Твои рубашки, твои любимые блюда, твои манеры. Но больше всего я обращала внимания на твои волосы. Мне они так нравятся, Ноа.
Он тихо лежал, облокотившись на руку, глядя своими серыми глазами в ее прекрасные голубые.
— Прикоснись к ним, — шепнул он.
Она подняла руки и погрузила их в его красивые густые волосы, ероша их, а он закрыл глаза от удовольствия и спрятал лицо у нее на груди. Ее руки блуждали в его волосах, а он нежно ласкал губами ее грудь под кружевной ночной рубашкой,
Глаза ее были закрыты, пальцы перебирали его волосы.
— О-о-о, — вздыхала она, и новое, незнакомое ей ощущение заполнило ее всю. Теперь она прижимала его голову к своей груди, а он слегка ее покусывал, и это вызывало у нее дрожь во всем теле, до пальцев ног.
Вдруг он привстал, как пловец, высовывающийся из воды. Его рот жадно искал ее губы, их страстное напряжение росло.
Внезапно он отодвинулся и скомандовал:
— Сядь. — Он привлек ее к себе, осторожно приподнял красивую ночную рубашку и одним движением снял ее через голову, бросив на пол. Его рубашка последовала за ней. Тут же они упали на подушки, тела их тесно сплелись. Ноа заговорил, но голос его звучал хрипло:
— Если будет больно, останови меня.
Сара кивнула, глаза ее были широко раскрыты, дыхания не хватало.
Он опустил руку к ее бедру, обхватил ее сзади, тихо и ритмично двигаясь, он показывал ей и одновременное возбуждал. Губы их опять слились. Он положил ее колено на свою ногу и прикоснулся к ее сокровенному месту. Она вскрикнула, еще и еще, дернулась, но он поймал ее руку, шепча:
— Так, вот так, теперь так…
И вот то, что она считала таким ужасным, стало небесно прекрасным. И она горячо приняла этого удивительного, сильного мужчину в момент наивысшего, теснейшего соединения. Она громко плакала, и горло ее перехватило, но она крепко сжимала руками и ногами его все еще вздрагивающее тело.
Они долго лежали в объятиях друг друга, дыхание их смешивалось, кожа была влажной.
Она засмеялась торжествующе, глаза ее были закрыты, голова лежала у него на груди. Он нежно прикоснулся пальцами к уголкам ее глаз и сказал, улыбаясь:
— Ну вот, теперь ты все знаешь.
— Да. Все беспокойство было напрасным.
— Напрасным! — воскликнул он, подняв голову. Она засмеялась.
Они лежали, отдыхая, удовлетворенные.
— Ноа, — обратилась она к нему.
— Да.
— Ты говорил про «десять мест», помнишь? Ты должен мне еще семь из них.
Он фыркнул, потом разразился смехом.
— О-о-о, Сара Кемпбелл! Я вижу, мне удалось кое-что.
Да, это было так. И он это доказал не один раз в этот вечер.
В полночь они еще не спали, им не хотелось погружать свое счастье в пучину сна. Она лежала на его руке. Вдруг резко приподнялась и сказала:
— Ноа, ты слышишь? Открой окно.
— Что-что?
— Открой окно. Скорее. Мне мажется, я слышу колокольный звон.
Он повиновался. Сначала погасил лампу, потом раздвинул занавески и поднял раму. Холодный воздух хлынул в комнату. Он прыгнул обратно в постель и натянул одеяло до самой шеи, обвив рукой Сару.
— Ноа, слушай… Рождественский гимн, как в прошлом году, помнишь…
Он стал тихонько напевать ей на ухо. Она присоединилась, шепча слова песни. Когда пение закончилось, они молча лежали несколько минут. Потом он заметил:
— Как странно. Никогда не думал раньше, что рождественский гимн может быть любовной песней.
— Давай теперь всегда петь его в рождественскую ночь, празднуя нашу годовщину.
— Да, с колокольным звоном или без него. — Они думали обо всех рождественских праздниках, ожидающих их в будущем, о предстоящих им годах счастья, о том времени, когда они будут рассказывать своим детям об испытаниях, выпавших на их долю, об их свадьбе в канун Рождества и о колоколах, звучавших в рождественскую ночь.
