— Если вы надумаете расстаться с Вайдекром… — начал мистер Гилби.
Мое сердце задрожало.
— Вайдекр! — я даже вскрикнула. — Вайдекр никогда не будет продан.
Он кивнул, и извиняющаяся улыбка появилась у него на губах.
— Извините, — сказал он. — Я, должно быть, что-то не понял. Я полагал, что, продавая урожай и лес, вы собираетесь продавать поместье. Если это так, то я предложу вам очень хорошую цену, действительно, очень хорошую. У меня создалось впечатление, что имение обременено долгами, и я подумал…
— Этим имением прекрасно управляют, — мой голос дрожал от гнева. — И я скорее разорюсь, чем расстанусь с ним. Это наследство семьи Лейси, и у меня есть сын и племянница. Я не стану продавать их дом.
— Конечно, конечно, — миролюбиво заговорил он. — Но все-таки если вы передумаете… Или если мистер Левеллин откажется вернуть закладные…
— Он не откажется, — отрезала я с уверенностью, которой на самом деле не чувствовала. Что говорят о Вайдекре в лондонских клубах? Не подсчитывают ли там месяцы, оставшиеся до моего разорения? И откуда знает мистер Гилби, торговец зерном, мистера Левеллина, дилера по земельным участкам?
— Даже если так, — продолжала я, — у меня есть капитал. Я — Мак Эндрю.
— Конечно, — согласился он, но его черные глаза, сверкнув, выдали мне, что ему прекрасно известно: капитал Мак Эндрю закрыт для меня или, может, даже обращен против меня.
— Благодарю вас за прекрасный день, — попрощался со мной мистер Гилби и откланялся.
Его визит оставил у меня растерянность и чувство страха. Знать, что Каллер со своими сообщниками бродит у моих границ, было достаточно неприятно. Но если люди моего круга — те, кто спит на льняных простынях и ест на серебре — тоже в заговоре против меня, тогда я действительно в большой опасности. Я не знала, что все банкиры знакомы друг с другом и им прекрасно известно о горе моих долговых расписок и о пустом сейфе.
Я могла бы сражаться с ними, если бы за моей спиной был процветающий Вайдекр и люди, готовые работать бесплатно, лишь бы помочь мне выиграть битву с чужаками. Либо я могла бы сражаться с голодными и злыми крестьянами. Но не с теми и другими одновременно. И это когда ставкой в битве является Вайдекр. Вайдекр, которого я больше не слышу.
У меня вырвался тихий стон сожаления, я спрятала лицо в руках и сидела так долго, долго, пока за окнами не наступил жемчужный летний вечер и летучие мыши не вылетели на охоту.
Но я не приняла в расчет Селию. Я уже начинала жалеть, что никогда не принимала ее в расчет достаточно серьезно. Она бросилась в мою контору, едва они подъехали к дому, на ходу снимая шляпку и даже не взглянув на себя в зеркало.
— На обратном пути мы встретили почтовую карету, в которой сидел джентльмен, — сказала она. — Кто это, Беатрис?
Я с трудом оторвала взгляд от бумаг и хмуро посмотрела на нее, желая показать, что нахожу ее любопытство неуместным. Она не опустила глаза, и ее хорошенький ротик был сурово сжат.
— Кто это? — спросила она опять.
— Некто, приезжавший посмотреть лошадь, — коротко ответила я. — Жеребца Тобермори от Беллы. Слава вайдекрских конюшен растет.
— Это был не он, — возразила Селия спокойно. — Это был мистер Гилби, лондонский торговец зерном. Я остановила карету и поговорила с ним.
Я вспыхнула от раздражения, но постаралась говорить ровно.
— Ах, этот! — сказала я. — Я думала, ты имеешь в виду другого. После обеда у меня было два посетителя. Мистер Гилби приехал позже.
— Он сказал мне, что купил пшеницу, которая стоит в поле. — Селия игнорировала мою ложь. — И что весь урожай увезут в Лондон.
Я встала из-за стола и улыбнулась ей. Но думаю, что в моих глазах не было тепла, ее же лицо оставалось просто каменным.
— Видишь ли, Селия, это едва ли то дело, для которого тебя воспитывали, — сказала я. — Управлять Вайдекром — довольно сложная задача, и раньше ты к этому проявляла мало интереса. А сейчас слишком поздно начинать вмешиваться в мои дела.
— Ты права, упрекая меня в невежестве, — согласилась она. Ее дыхание стало быстрым, и на щеках вспыхнул румянец. — Я думаю, что это большая ошибка — ничего не рассказывать детям о страданиях бедных. Я провела всю жизнь в деревне, и ничего не знаю о ней.
Я попыталась прервать ее, но она не слушала.
— Я жила словно в каком-то раю, — говорила Селия. — Я тратила деньги, не зная, откуда они появляются и кто их зарабатывает. — Она немного помолчала. Я нетерпеливо шевельнулась.
— Я приучена вести себя, как ребенок, — она говорила, будто обращаясь к самой себе. — Как ребенок, который ест кашу, но не думает, что кто-то приготовил ее и положил в тарелку. Я тратила и тратила деньги Вайдекра, не задумываясь, что они заработаны трудом крестьян.
— Не совсем, — возразила я. — О теории политической экономии ты можешь поговорить с Гарри, но мы — фермеры, — помни это, — а не торговцы и не мануфактурщики. Наше богатство исходит от земли, от ее плодородия, от природы.
Селия отмахнулась от моего аргумента одним движением руки.
— Ты прекрасно знаешь, что это не так, Беатрис, — люди каждый месяц платят нам, потому что мы владельцы земли. Сама по себе она родит только сорняки и луговые цветы. Но люди обрабатывают ее, и мы платим им за это, как хозяин шахты платит шахтерам.
Я стояла молча, в изумлении глядя на Селию. Как она изменилась с тех пор, как в дом вернулся Джон!
— И хозяин платит им только часть того, что они зарабатывают, — размышляла вслух Селия, — а все остальное является его прибылью. Поэтому он богатый, а они бедные.
— Нет, — сказала я. — Ты ничего не понимаешь в бизнесе. Ему ведь еще приходится покупать оборудование и выплачивать по займам. Если бы шахта не приносила ему прибыли, он вложил бы свои деньги во что-нибудь другое, и шахтеры остались бы без работы.
К моему удивлению Селия улыбнулась, будто я рассмешила ее.
— О, Беатрис, это такая чепуха! — сказала она. — Так считает Гарри! Так написано в его книгах. Но ведь все, кто говорит, что прибыли необходимы, это богатые люди. И они стремятся доказать, что их прибыли законны и справедливы. Сейчас написаны тысячи книг, которые стараются объяснить, почему одни бедны, а другие богаты. Но их авторы не хотят увидеть то, что лежит у них перед глазами, — и это несправедливо.
Я недовольно передернула плечами, но Селия смотрела мимо меня в окно.
— Почему люди, которые вкладывают в работу свои деньги, имеют гарантированные прибыли, а те, кто вкладывает свой труд, и даже жизнь, не имеют ничего? — спросила она. — Если бы и те, и другие зарабатывали одинаково, то шахтеры жили бы в хороших домах и ели вкусную еду. А они живут, как животные, в грязи и нищете, в то время как их хозяева чувствуют себя князьями и даже не видят своих шахт.
— Да, мне говорили, что условия там ужасные, — согласилась я на этот раз. — И очень опасная работа.
— Это несправедливо, — кротко продолжала Селия. — Они работают целый день и получают меньше шиллинга. А я вообще не работаю и получаю двести фунтов каждые три месяца. И это только потому, что я принадлежу к знати, а мы все богаты. Но это несправедливо, Беатрис. Так жить не очень приятно.
Я придвинула к себе бумаги. Когда-то я тоже считала, что мир нужно изменить. Что владеть землей должен тот, кто знает и любит ее.
— Это злой мир, Селия, — сказала я, улыбаясь. — Я с тобой согласна. Из-за того, что этот мир меняется, и у нас в Вайдекре возникают трудности. Мы должны к этому приноравливаться.
— Продай землю, — неожиданно проговорила Селия. Я уставилась на нее, открыв рот.
— Что? — едва выговорила я.
— Продай, — повторила она. — По словам Гарри, вы с ним так много взяли взаймы, чтоб купить майорат и выплатить судебные издержки, что теперь вынуждены по-новому вести хозяйство. Продай землю и выплати долги, тогда Экр перестанет голодать, и у нас все пойдет по-другому.
