На какое-то время в покое повисла тишина. Эмма молчала, глядя на пол, устланный тростником. На резном столике подле Роберта, источая пар, стоял кубок с подогретым густым вином, к которому он так и не прикоснулся. Наконец заскрипело кресло, когда герцог поднялся. Эмма тоже встала. Роберт, не глядя на нее, поправил фибулу на плече.
– Через пару дней мы отбываем в Париж. Разумеется, я беру тебя с собой в город твоего отца, и ты явишься всей франкской знати.
Его отчужденный взгляд неожиданно смягчался от какой-то мысли.
– Я представлю тебя своей супруге – Беатрисе Вермандуа. Вот у кого тебе следует поучиться покорности и благопристойным манерам. Клянусь Крестом, во всем франкском королевстве нет женщины, равной ей. Ты войдешь в нашу семью, Эмма. Кстати, мою старшую дочь зовут так же, как и тебя. Ей тринадцать. А сыну Гуго нет и десяти.
Герцог забросил полу плаща через плечо и направился к выходу.
Эмма догнала его уже возле двери.
– Только минуту, светлейший герцог. Если мы отбываем так скоро, я хотела бы знать, что вы велите сделать с вашим норманнским пленником?
Роберт поморщился.
– Я вижу, тебя по-прежнему волнует Ролло, Эмма?
– Да. Он причинил мне немало зла, но и много раз спасал жизнь.
– Знаю, ты уже поведала мне об этом.
– Тогда что удивительного в том, что я интересуюсь его судьбой?
Роберт посмотрел на нее так пристально, что девушка смешалась, вспыхнула и отвела взгляд. Герцог проговорил негромко:
– Ролло Нормандский отправится с нами в Париж. Я выкупил его у Гурмгайлона, он будет отвезен на Остров франков, Ситэ, дабы там при стечении народа подвергнуться казни за все зло, что причинил нашей земле. Взглянуть на казнь будут приглашены даже некоторые из его соплеменников, дабы яснее уразуметь, что ожидает их в землях франков, если они не примут святое крещение…
– Крещение? Разве можно крестить этих язычников?
– Можно. Некоторые из них, правда, крестятся по нескольку раз, и это не мешает им оставаться язычниками и поклоняться своим богам. Однако каждый крещеный норманн может рассчитывать на то, что ему будет позволено поселиться и мирно жить в наших краях.
– И Ролло, приняв крещение, также будет помилован?
– Нет. Такого закоренелого грешника невозможно заставить поклоняться Спасителю. Мне нередко доводилось спорить с ним по этому поводу.
«Мне тоже», – печально подумала Змма, понимая, что ничто уже не спасет викинга.
Дядя недоволен ею – это она поняла, когда он не дал ей обычного благословения на ночь и не поцеловал в лоб. Но это было теперь совершенно безразлично Эмме. Они были кровной родней, но по сути оставались совершенно чужими. Ей очень хотелось верить, что когда-нибудь это изменится. Герцог возвысил ее и окружил заботой, но за это потребовал полной покорности. Что ж, придется учиться быть благодарной. Она не была таковой в отношении Ролло, и теперь ее мучили угрызения совести. Хотя и Роберт, и Ролло схожи в одном – оба они пытаются по своему усмотрению распорядиться ее судьбой. Но Роберт имел на это право, а Ролло – нет. Герцог не заходил к ней на следующий день, весь погрузившись в хлопоты по сборам в дорогу. А на рассвете следующего дня Эмму подняли спозаранку и велели собираться. Во дворе ожидал огромный нескладный дормез – целый покой на колесах с устланным множеством шкур днищем, дабы не так ощутимы были толчки при движении. Эмма всегда мечтала путешествовать именно с такими удобствами, тем более что путь безопасен и их охраняет целое войско. Девушка оживилась, болтая и пересмеиваясь с выбранными ею в дорогу попутчицами из числа придворных дам, укладывавшими в ящики дормеза тюки с одеждой, посудой, туалетными принадлежностями. Но это настроение вмиг улетучилось, когда она увидела клетку из прочных дубовых брусьев, скрепленных железными скобами. Ее установили на одной из повозок, вокруг столпились стражники, которых возглавлял Эврар Меченый. Эмма тихо приблизилась и взяла повод его коня:
– Это для него?
Мелит кивнул.
Поглядеть на легендарного Ролло перед дворцом собралась толпа. Она завопила, засвистела, завыла, когда закованного в цепи норманна вывели на площадь. В него полетели камни, тухлятина, навоз. Воинам Роберта пришлось потеснить весь этот люд, дабы охранить пленника. Толпа продолжала реветь издали, проклиная покрытого грязью, изможденного гиганта, который олицетворял собой все, чего она так боялась и ненавидела.
Эмма стояла близ дворцового крыльца, когда мимо нее провели пленника. На девушке был широкий бархатный плащ с меховой опушкой, волны ее волос, струящихся по плечам, пламенели особенно ярко. Норманн не мог не заметить ее, однако глядел как бы сквозь Эмму. Заросший, спотыкающийся, гремящий цепью – он тем не менее держался с непринужденным достоинством, что еще более распаляло гнев толпы. Мальчишки в лохмотьях, пробравшись сквозь цепь стражников, стали швырять в него пригоршни нечистот. Толпа хохотала, приветствуя их громкими возгласами. Ролло остановился, вытер предплечьем лицо и спокойно продолжил свой путь к клетке, Эврар Меченый, щелкая хлыстом, прогнал мальчишек, и Эмма была благодарна ему за это. Она видела, как Ролло втолкнули в клетку и заперли, повесив на дверь массивный замок. Клетка была так тесна, что Ролло не мог ни встать в полный рост, ни прилечь, вытянувшись. Не в силах выносить это зрелище, Эмма скрылась и уселась в углу дормеза на груде мехов, уткнув лицо в колени. Ей было больно и стыдно. Она едва дождалась, пока воинство герцога покинуло Рейн.
Герцог Гурмгайлон с пышным эскортом проводил их до опушки леса далеко за пределами города. С самим Робертом они простились, как закадычные друзья, осушив напоследок огромную чашу вина и обнявшись. Затем Гурмгайлон подъехал к дормезу и обратился к сидевшей у окошка экипажа Эмме на латыни – скверной и корявой. Девушка едва разобрала прощальную похвалу ее небесной красе и дивному голосу. Эмма любезно отвечала, зная, что Роберт Нейстрийский пристально наблюдает за ней.
Потянулись долгие дни пути. Дормез трясло на ухабах дороги, от которых не спасали и меха. Фонари, подвешенные на цепях, раскачивались, бросая тени на обитые пестрой тканью стены дормеза. Эмма грызла сладости, глядя в окно, где медлительно проплывали подслеповатые часовенки, бревенчатые частоколы усадеб, темные тростниковые кровли хижин. Сервы трудились на полях, останавливаясь, чтобы поглазеть на движущуюся мимо кавалькаду. Близ селений возвышались древние кельтские кресты, иные были установлены прямо на менгирах, и склонившие голову перед крестом невольно склонялись и перед камнями язычников. Нередко возникали силуэты виселиц у дороги, на иных перекладинах болталось до двух десятков тел: франков, бретонцев, норманнов – всех, для кого находилась веревка.
