Ясное дело, с подобным прямодушием он не мог не нажить себе врагов. Придворные пробовали предупредить короля о том, какого рода воспитанием занимается Монтозье, чему он учит наследника престола. Но в ответ на робкие намеки короля-Солнце (который сам немного побаивался этого резкого и неуступчивого человека с таким трудным характером) гувернер произносил такие пылкие и прочувствованные речи, что Его Величество предпочитал не связываться с этим упрямцем.
Как известно, у всякой медали есть своя оборотная сторона. Так и здесь: прекрасные стороны этого странного характера соседствовали с прямо противоположными, порождавшими самые разнообразные излишества. Можно сказать, не опасаясь ошибки, что герцог совершенно пренебрегал образованием принца, который так никогда и не осознал, что ученье – свет.
Жюли умерла в 1671 году. После ее кончины Монтозье стал еще более жестким, еще более неуживчивым. Он был одним из светочей партии придворных святош и нажил себе столько же врагов, сколько существовало в те времена великих писателей – таких, как Расин, Мольер или Буало. Тем не менее представление «Мизантропа», в герое которого многие узнавали его самого, заставило его задуматься. Вопреки всем ожиданиям персонаж ему понравился.
– А мне бы хотелось, – сказал он, – походить на Мизантропа…
Ни у кого не хватило мужества дать ему понять, что дело обстояло совсем наоборот. Ему бы следовало увидеть себя в Альцесте. Что же до его драгоценной Жюли, то, к счастью, она умерла вовремя и не успела задохнуться от гнева на премьере «Ученых женщин».
Шарль де Монтозье скончался в 1690 году. Его похоронили рядом с супругой в монастыре кармелиток на улице Святого Иакова, куда не доносились ни светские сплетни, которые так любила Жюли, ни гул сражений, всегда служивших настоящим отдыхом для поэта-солдата, ее мужа…
Франц-Фердинанд, эрцгерцог Австрии
Графиня София Хоткова из рода Гогенбергов принадлежала к древнему чешскому дворянству. Семья ее была небогатой, поэтому при венском дворе ее окрестили не слишком лестным прозвищем старой девы. Возможно, суждение придворных было чересчур суровым, потому что, в конце концов, ей было всего двадцать шесть лет в том, 1894 году. Впрочем, кто захотел бы быть более снисходительным по отношению к девушке, не имевшей ни гроша? Хотя знатное происхождение давало ей право быть принятой в Гофбурге.
Если бы у нее был могущественный муж или хотя бы приличное состояние, ее бы, наверное, считали очень симпатичной. Она и в самом деле была очаровательна. Высокая, немного плотная, она отличалась сияющим цветом лица, прекрасными серыми глазами, прелестной улыбкой и роскошными золотисто-рыжими волосами. Но поскольку, кроме этого, у нее не было никаких положенных для знатной дамы преимуществ, ее и считали всего-навсего перезрелой девицей. В наше куда как менее суровое время о ней бы, конечно, сказали: «Ну, подумаешь, не вышла замуж, ну и что?»
Во дворце эрцгерцога Фридриха и эрцгерцогини Изабеллы она занимала почетное место придворной дамы. На самом деле это вовсе ничего не значило. Довольно склочная, неуживчивая и скуповатая Изабелла приказала своей придворной даме исполнять одновременно работу гувернантки ее трех дочерей и прислуги за все. В таких условиях трудно было рассчитывать, что откуда-нибудь случайно появится хоть какой-то жених. Неумолимое время не давало графине Хотковой ни единого шанса на это. Впрочем, как и та вечеринка, которую собирались устроить тогда во дворце…
Наступило 31 декабря 1894 года. Вся Вена готовилась радостно отпраздновать наступление Нового года – День святого Сильвестра. Театры, особенно Опера, уже не могли вместить всех желающих, лавки со съестными припасами народ практически опустошил, зато столы в каждом доме были накрыты так, чтобы насытить Гаргантюа и Пантагрюэля вместе взятых. Даже у знаменитых пирожников с Кертнерштрассе не осталось на полках ни крошки от монументальных тортов и других чудес кондитерского искусства, которыми они славились во всем мире.
В императорском дворце тоже готовились встречать Новый год. За поздним ужином и на следовавшем за ним приеме вокруг императора Франца-Иосифа должны были собраться все члены его семьи. Естественно, был приглашен и эрцгерцог Фридрих с семейством. София не без ужаса представляла себе долгие часы, которые ей придется протомиться в какой-нибудь леденящей душу гостиной по приказу деспотичной эрцгерцогини Изабеллы. Гофбург тогда был таким печальным дворцом! Наверное, самым печальным и самым суровым во всей Европе. Да и как могло быть иначе? Эти последние годы безжалостная смерть неустанно бродила со своей косой вокруг императорской четы. Никто не знал заранее ни того, будет ли императрица Елизавета присутствовать в этот вечер на ужине, ни даже того, находится ли она сейчас в Вене…
Вспоминая с глубокой жалостью о высокой, элегантной красавице-императрице, София на время забыла о собственной безрадостной судьбе. После трагической гибели любимого сына Рудольфа в охотничьем павильоне Майерлинга Елизавета вот уже четыре года старалась избыть свое горе. Она была похожа на обезумевшую перед бурей птицу: императрица без устали металась по Европе, избегая только Вены, которую ненавидела всеми силами души. Наверное, не осталось дороги, по которой она бы не прошла, пытаясь сбежать от преследовавшей ее боли. Появится ли нынче во дворце та, кого теперь называли не иначе как Императрицей Одиночества? В любом случае предстоящий вечер обещал стать для Софии настоящей пыткой!
Как и предвидела графиня Хоткова, встреча Нового года в императорском дворце оказалась необычайно скучной. Самые молодые из членов императорской семьи делали неимоверные усилия, чтобы не зевать, пока слуги медленно и торжественно меняли блюда за праздничным столом, в торце которого сидел Франц-Иосиф в полном одиночестве. Правила поведения всех присутствующих определялись строжайшим, чуть ли не испанским этикетом, Каждый чувствовал себя так, будто его заковали в железный корсет, не позволяющий сделать ни одного сколько-нибудь вольного движения. В общем, если бы понадобилось создать монумент, символизирующий Скуку, лучшего образца не найти!
Расплывшийся и словно ставший ниже ростом в своем кресле насупленный император с седыми бакенбардами время от времени посматривал на своего племянника и наследника эрцгерцога Франца-Фердинанда, сидевшего прямо напротив. И всякий раз, поглядев на него, ощущал, как растет в нем смутное раздражение. Он совсем не любил этого старшего сына своего брата Карла-Людвига, но именно ему судьбой было суждено из-за смерти Рудольфа в один прекрасный день водрузить на голову императорскую корону.
