Он приподнялся и, обняв Анжелику за талию, привлек ее к себе.
– Мэтр Берн, вы же ранены!
– Вы отлично знаете, что ваша красота могла бы воскресить и мертвого.
Вчера вечером другие руки обнимали ее с той же самой ревнивостью собственника. Быть может, мэтр Берн прав, и, чтобы почувствовать себя женщиной, ей действительно нужно только одно – мужская ласка? Но когда он захотел поцеловать ее в губы, она безотчетным движением удержала его.
– Не сейчас, – прошептала она. – О, прошу вас, дайте мне еще немного подумать.
Берн судорожно сжал зубы, его челюсти напряглись. Он с трудом овладел собой и от этого усилия заметно побледнел. Отпустив Анжелику, он вновь упал на свою набитую соломой подушку. Он больше не смотрел на Анжелику, а со странным выражением лица уставился на маленький серебряный котелок, принесенный ему мавром Рескатора.
Внезапно он схватил его и с силой швырнул в противоположную переборку.
Прошло уже почти восемь суток с тех пор, как «Голдсборо» покинул Ла-Рошель, взяв курс на запад. Анжелика только что подсчитала дни пути на пальцах. Итак, миновало уже больше недели, а она все еще не дала ответа мэтру Берну.
И ничего не случилось.
Да и что могло случиться? У нее было ощущение, будто она с нетерпением ожидает чего-то необычайно важного.
Как будто недостаточно того, что ей и ее друзьям приходится устраивать свою жизнь заново и притом на пиратском корабле, где их положение так шатко и опасно. Впрочем, усердия и доброй воли у гугенотов было в достатке, и быт понемногу налаживался. «А от ругани госпожи Маниго проку не больше, чем от молитв папистов», – непочтительно говорил мэтр Мерсело. Что же касается детей, то им жизнь на море казалась очень увлекательной, а неудобств они почти не замечали.
Пастор организовал регулярные молитвенные собрания, так что в определенные часы эмигранты собирались все вместе. При этом, если позволяла погода, вечернее, последнее в этот день чтение Библии проходило на верхней палубе, на виду у странной команды «Голдсборо».
– Мы должны, продемонстрировать этим не имеющим ничего святого разбойникам тот высокий идеал, который мы несем в наших сердцах и который должны сохранить в его нынешней чистоте, – говорил пастор Бокер.
Старый пастор, давно научившийся проникать в тайны человеческих душ, чувствовал, хотя и не говорил этого вслух, что его маленькой пастве угрожает какая-то опасность, идущая изнутри, и она, возможно, страшнее, чем тюрьма и казнь, которые грозили этим людям в Ла-Рошели. Слишком уж резко и неожиданно эти буржуа и ремесленники были оторваны от родного города, где они в большинстве своем жили богато и занимали прочное положение. И жестокий разрыв с привычным укладом обнажил то, что раньше было скрыто в их сердцах. Даже взгляды у ларошельцев стали иными.
Во время вечерней молитвы Анжелика села чуть поодаль, держа на коленях Онорину, и сквозь вечерний сумрак до нее долетали слова из Священного писания: «Всему свое время, и время всякой вещи под небом… Время убивать и время врачевать… Время любить и время ненавидеть…»
Когда же вернется оно – время любить?
Вокруг все так же ничего не происходило, но Анжелика продолжала ждать. С того первого вечера на корабле, когда она так долго размышляла над разноречивыми чувствами, которые внушал ей Рескатор, он больше не попадался ей на глаза. После того, как она решила, что ей следует остерегаться как его, так и своих собственных порывов, его исчезновение, казалось, должно было бы ее обрадовать. Однако вместо радости она чувствовала тревогу. Капитана почти совсем не было видно. Только когда в отведенные для прогулок часы пассажиры выходили на палубу, им порой случалось заметить вдалеке, на юте, его силуэт в темном, развеваемом ветром плаще.
Но он больше не вмешивался в их дела и как бы почти отстранился от управления судном.
Приказы матросам отдавал, стоя на юте и громко крича в медный рупор, помощник Рескатора, капитан Язон. Прекрасный моряк, но человек молчаливый и необщительный, он почти не проявлял интереса к пассажирам и, вероятно, с самого начала был против того, чтобы взять их на борт. Когда он снимал маску, открывалось лицо, до того суровое и холодное, что сразу пропадала всякая охота обращаться к этому человеку. Однако Анжелике приходилось ежедневно выступать посредницей между ним и ее спутниками, выясняя то одно, то другое. Где можно постирать? Какой водой?..
Оказалось, что пресная вода предназначена только для питья, а для стирки придется довольствоваться морской. Первая непредвиденная драма для хозяек.., потому что белье не отстирывалось добела, а пятна от смолы не выводились. А в какое время можно выходить на палубу, не мешая при этом матросам?.. Вопросам не было конца.
От Никола Перро, человека в меховой шапке, помощи было куда больше. Казалось, что на судне у него нет определенного круга обязанностей. Чаще всего он беззаботно фланировал по палубе с дымящейся трубкой в зубах; кроме того, нередко он надолго уединялся с Рескатором в капитанских апартаментах. Через Никола Перро Анжелика передавала кому следует претензии своих спутников, и он же сообщал ей ответы, смягчая при этом все неприятное, потому что человек он был любезный и добродушный.
Так, он очень помог, когда на пятый день пути матросы вместе с солониной принесли пассажирам какое-то кислое, довольно-таки противное месиво и заявили, что каждый должен его поесть. Все начали шумно возмущаться. Маниго сказал, что пища эта несвежая и есть ее отказался. До сих пор, сказал он, питание было сносным и достаточным. Но если теперь их будут понуждать есть тухлятину, дети заболеют, и едва начавшееся плавание окончится жестоким горем и стенаниями. Лучше уж и дальше довольствоваться обычной пищей моряков
– солониной с небольшим кусочком галеты.
Вскоре после этого отказа к гугенотам явился боцман и закричал, что они должны съесть всю кислую капусту, не то ее затолкают им в глотку насильно, держа их за руки и за ноги.
Приземистый и уродливый, как гном, непонятной национальности, боцман Эриксон, по-видимому, был родом откуда-то с севера Европы: из Шотландии, Голландии или из прибалтийских земель – и получил суровую моряцкую закалку, плавая в северных морях. Говорил он на смеси английского, французского и голландского, однако хотя ларошельские торговцы знали все эти языки, втолковать ему что-либо было почти невозможно.
Анжелика снова пошла к доброму Никола Перро, единственному приветливому человеку на судне, и поведала ему о бедах пассажиров. Канадец успокоил ее и посоветовал выполнить распоряжение боцмана; к тому же, Эриксон только повторяет приказ самого Рескатора.
