В сем оазисе мужского уединения в два часа пополудни — часа весьма раннего для завсегдатаев, в зальце-говорильне происходило бурное собрание четверки друзей.
— Да говорю же вам, что в ее чашке был яд, — воскликнул Сергей, оглядывая друзей.
— Ты не горячись, Адонис, а расскажи-ка все по порядку и с самого начала, — сделал попытку остудить его пыл хладнокровный Тауберг. — А то весьма трудно тебя понять; скачешь с одного на другое...
— Да и я ничего не уразумел, — поддержал друга Самарцев, — кто отравил, кого отравил и при чем тут Вильгельмина...
— Причиной смерти княжны стал кофе из чашки Полины Львовны, — уже спокойнее сказал Всеволожский. — Чашка опрокинулась, и...
— И все же, Сергей, я просил бы тебя рассказать все сначала, — рассудительно произнес Тауберг.
— Хорошо, хорошо, будь по-твоему. — Сергей оглядел малую залу Английского клуба, в которой в этот час, кроме них, никого не было, вздохнул и начал: — Третьего дня за утренним чаем, как обычно, сели за стол: я, maman, Полина с Лизанькой, Манасеина и мадам Дамбрезак, гувернантка Лизы.
— А кто такая Лиза? — недоуменно спросил Самарцев.
— Лиза, Лизанька Сеславина — сестра Полины Львовны, младшая... — нетерпеливо ответил Сергей. — Так вот. Все, кроме maman и Лизы, как обычно, пили кофей. Я попросил Лизу, рассказать, какой сон ей приснился нынче ночью — такая у нас с ней по утрам игра, почти ритуал. Она стала рассказывать, увлеклась и нечаянно смахнула чашку Полины на пол. Вильгельмина, вертевшаяся в столовой у нас под ногами, решила, верно, что это ей угощение, бросилась к лужице на полу и стала ее вылизывать. Полине принесли другую чашку, и в это время собачонка взвыла и принялась носиться кругами вокруг стола, при этом беспрерывно скуля. Мы подумали было, что она обожглась, но Вильгельмина вдруг налетела со всего размаху на стену, повалилась на пол и, подергавшись, замерла. Что за черт! Никто ничего не понял, пока мы не подошли к ней, Вильгельмина лежала на боку, вытянув лапы, и была мертва. Лизанька заревела в голос, остальные тоже заплакали, даже железная Дамбрезак.
— Да, жалко собачку, — подал голос Самарцев. — Но почему ты думаешь, что она умерла от потравы?
— Я поначалу так не думал. Но потом меня будто обухом по голове: Вильгельмина ведь лизала кофе, пролившийся из чашки именно Полины Львовны. Несчастная Мари Долгорукая, упавшая с хоров, была немного похожа на нее. И, кроме того, платье у нее опять же было схоже с Полининым: оказывается, княжна экипировалась в салоне мадам де Монси и выбрала для бала тот же фасон и цвет платья. Неужели это только совпадения, нет ли за всеми этими событиями злого умысла?!
— Ну, брат, это ты переборщил, — пыхнув сигарным дымом, сказал Борис Болховской. — А что, если Мари просто свалилась, скажем, выпив лишку шампанского по слабости женского организма, а эта ваша Вильгельмина просто неожиданно дала дуба от какой-то скоротечной собачьей болезни. Тогда как?
— Я говорил себе то же самое, — кивнув другу, невесело улыбнулся Сергей. — И, чтобы не гадать, так оно или эдак, решил проверить. Но когда я пришел на кухню, чашка Полины была уже тщательно вымыта. И тогда я решил вскрыть труп Вильгельмины.
— Что, сам? — сморгнул Болховской.
— Нет, конечно. Помните полкового лекаря Бередникова, что нашего Тевтона латал? Ну, худющий такой, как скелет?
— А, Кощей, — усмехнулся Болховской.
— Я отнес Вильгельмину ему. Так, мол, и так, говорю, имею подозрение, что собачку нашу отравили, и не мог бы ты, старый товарищ, исследовать ее на сей предмет.
— И что? — подался вперед Болховской.
— Исследовал, — глядя в глаза князя Бориса, ответил Сергей.
— Ну и?
— ...и обнаружил в ее желудке какой-то растительный яд, из тех, что без вкуса и запаха. Конечно, — добавил он, — домашним я ничего не сказал.
Самарцев быстро заморгал глазами, Болховской приоткрыл рот, а у Тауберга глаза снова сделались свинцовыми. Молчание нарушил Самарцев:
— Выходит, Мари Долгорукая упала не сама, а ее столкнули, приняв за Полину Львовну. А когда оказалось, что мадмуазель Сеславина жива, была предпринята еще одна попытка отправить ее на тот свет. И только случайность уберегла ее от гибели.
— Надо что-то срочно предпринять! Мы должны... должны... ее охранять! — воодушевился Болховской.
— Благодарствуйте, друзья. Для того я и собрал вас, чтобы просить об этом, — потеплев взором, сказал Сергей. — Иного и не ожидал.
— Еще бы ты ожидал иного, — хлопнув его по плечу, произнес Болховской и рассмеялся, Самарцев растянул рот до ушей, даже на лице неулыбчивого Тауберга слегка приподнялись уголки губ...
Обсудив детали, друзья покинули стены Английского Клуба. У парадной они обменялись рукопожатиями и разъехались. Князь Всеволожский в карете с гербом на лаковой дверце отправился в свою Пречистенку. Не доезжая Пречистенских ворот, он велел вознице остановиться и два квартала прошел пешком, с удовольствием представив лицо уже слегка кусающему его осеннему ветру.
Дойдя до усадьбы, он приметил стоявшего на другой стороне улицы человека, явно наблюдавшего за домом. Увидев Всеволожского, человек поспешил удалиться в тень, но Сергей все же успел разглядеть в сумеречном свете его лицо. Князю показалось, что он мельком уже его видел где-то и, возможно не единожды. Промучившись до самой полуночи, покуда Сергей наконец вспомнил: сие неприметное лицо он видел дважды. В первый раз, когда они тогда с Полиной выходили из салона мадам Тальма. На него еще налетел Никита с коробками в руках, и этот человек, смутившись, быстро прошел мимо.
В другой раз они повстречались с ним на Нескучной набережной. В этот день на прогулке вдоль Москвы-реки они с Полиной снова крепко повздорили, и она, вырвав свою руку из-под руки князя, резко повернулась и пошла назад. Сергей, вынужденный догонять ее, едва не столкнулся с этим же невзрачным господином, правда, в этот раз был он в хорошем платье.
И вот князь увидел незнакомца в третий раз, что уже не могло быть случайным. Не оставалось никаких сомнений, что неприметный господин ходит за ними по пятам. Вернее, не за ними, а за ней. Сердце князя вдруг защемило, будто кто-то огромный и сильный схватил его в кулак и стал жать изо всей мочи. И стало вдруг трудно дышать...
11
Варвара Апрониановна Манасеина была дамой «с вывертами», как говаривали о ней ее казанские знакомцы. Происходила она из старинного рода казанских дворян, имевших вотчины в Тверской, Самарской и, конечно, Казанской губерниях.
Во времена Екатерины Великой род Манасеиных захирел. Казанское имение Апрониана Манасеина было описано в казну за долги, и он имел доход лишь от службы гимназическим инспектором, коего на прокорм семьи из одиннадцати человек положительно не хватало.
