— Но что будет с Дамаянти? — спросил сэр Вильям.
— Я не веду войны с женщинами, — заверил Гастингс, пристально глядя на Вильяма. — Распоряжения Нункомара относительно семьи остаются в силе. Его вдова — хозяйка в своем дворце и над своим богатством.
— Она беззащитна, одинока… Она несчастна…
— Вдова первого брамина беззащитна и одинока?
— Нет, я не то хочу сказать… Ваше превосходительство, вы были так добры ко мне… Я не могу, я должен вам сказать, что мучит меня… вы сами вызвали то, что случилось… вы велели мне посещать дом Нункомара и не отказываться от его гостеприимства.
— Совершенно верно! — с улыбкой подтвердил Гастингс. — Я думал, что для молодого человека, как вы, будет приятным развлечением ухаживать за красивой бегум, а мне надо было знать через надежного друга, что делалось в их доме.
— Совершенно верно! — воскликнул Вильям, — но чем виновато человеческое сердце, что оно не может быть исключительно орудием политики? Я люблю Дамаянти…
— Индусские женщины опаснее аромата тропических цветов, — заметил Гастингс.
— О, она добра и чиста, как ангел! Она завладела моей душой, я не могу ее забыть!
— Дамаянти свободна, — улыбнулся сказал Гастингс.
— Свободна? — воскликнул Вильям. — Она окружена тысячами слуг, которые следят за каждым ее шагом. Она на глазах всех этих браминов, которые требуют от нее вечного вдовства.
— Дамаянти может быть свободна, если захочет, ей стоит только принять христианство и обратиться к нашей защите.
— Да? — воскликнул Вильям с сияющими глазами. — И вы защитите ее от ненависти браминов?
— Это моя обязанность, — ответил Гастингс. — Индус, принимающий христианство, находится под охраной Англии и английских законов. Если она хочет отказаться от своего положения и богатств Нункомара, то она свободна и может сделаться леди Бервик, если вы, мой друг, решитесь предложить руку индусской женщине.
— Решусь ли я? — воскликнул Вильям, схватив руку губернатора. — Я большего счастья не желаю. Вы возвращаете меня к жизни, примите же мою беспредельную благодарность.
— Только я ставлю одно условие, — продолжил Гастингс. — Я требую, чтобы вы пока не имели свиданий с Дамаянти. На вас и на меня падет тень, если будут заподозрены личные побуждения в деле Нункомара. Если вы хотите жениться на Дамаянти, ее имя и репутация должны оставаться священны для вас, поэтому переждите законное время вдовства, вы всегда будете знать, где находится Дамаянти и что она делает. Когда пройдет срок, необходимый по нашим понятиям, она может прийти просить покровительства баронессы и принять христианство, остальное уладится само собой.
— Вы правы, ваше превосходительство, а все-таки тяжело оставлять бедную одну… Она будет горевать и чувствовать себя несчастной… Так хочется послать ей какое-нибудь известие.
— Для этого может представится случай, — обронил Гастингс. — Я подумаю, но требую, чтоб вы ничего не предпринимали без меня. Если она будет несчастна теперь, то станет тем счастливее впоследствии, когда пройдет срок испытания, а вы убедитесь в ее любви и верности.
Сэр Вильям ушел для приготовлений к дуэли. Гастингс отправился к баронессе Имгоф и провел с ней время в веселой и шутливой болтовне. Только при прощании, уезжая прокатиться, как он сказал, сердечнее, чем раньше, пожал руку любимой женщины и с глубокой нежностью посмотрел ей в глаза. Поцеловав золотые кудри Маргариты, он удалился вместе с пришедшим за ним Вильямом, сел на лошадь и поехал в сопровождении нескольких слуг к назначенному месту. Улицы были пустынны, все население спряталось по домам, только магометане кое-где радостно приветствовали губернатора, а индусы бежали, завидев его.
— Смотрите, друг мой, — сказал он с улыбкой. — Они боятся меня, как Сиву, своего бога разрушения, но теперь уж не решатся устраивать заговоры. Только страхом и можно обуздать этих варваров. Если б они знали, куда мы едем, они молили бы всех своих богов направить пулю мистера Франциса в мое сердце!
Их обогнали две кареты. Скоро они свернули с дороги и въехали в лесок на берегу Хули. Францис, генерал Клэверинг и Барвель с доктором только что приехали. Барвель попытался примирить врагов, но напрасно — Гастингс отказался взять свои слова назад, а Францис настаивал на дуэли. Противники отсчитали шаги, зарядили пистолеты и встали на места.
Францис был бледен, его губы подергивались, в глазах сверкала злобная ненависть. Его рука дрожала, когда он поднял оружие, а Барвель начал считать. Гастингс, гордо выпрямившись, смотрел спокойным, холодным взглядом и улыбался. Эта улыбка взбесила Франциса, его рука задрожала еще сильнее, и, когда Барвель сосчитал до трех, пуля Франциса просвистала далеко в стороне от Гастингса. Францис в бешенстве топнул ногой.
— Ему черт помогает, — прошипел он и, когда Гастингс поднял пистолет, злобно отвернулся, ожидая выстрела противника.
Барвель считал при гробовом молчании. Гастингс взвел курок, почти не целясь, раздался выстрел, и Францис повалился. Вильям пожал руку Гастингса.
— Как видите, — спокойно отозвался тот, — Бог за Англию и за ваши надежды, для осуществления которых я еще нужен.
Доктор подбежал к Францису и разрезал его платье. Пуля попала в живот. Доктор с сомнением покачал головой. Гастингс подошел и протянул руку раненому.
— Сожалею, что так случилось, — сказал он с холодной вежливостью, — и надеюсь, что рана не опасна.
Францис не взял протянутой руки и отвернулся с мучительным стоном.
— Это вторая жертва сегодня, — злобно сказал Клэверинг. — Настанет же когда-нибудь час возмездия.
— Кто идет навстречу смерти, тот не должен удивляться, что она его застигнет, — гордо заметил Гастингс. — Меня вызвал сэр Францис — я стоял под его пулей и воспользовался правом защиты. Я прощаю вам эти слова, генерал, по причине вашего волнения, но, если вы осмелитесь повторить их, вам придется поступить так же, как я, когда принимал вызов Франциса.
Клэверинг побледнел и молча опустил глаза. Он начинал испытывать суеверный страх: Гастингса точно охраняли волшебные силы и обращали в его пользу все, что предпринималось против него.
Франциса положили в карету, которая медленно направилась к городу. Гастингс ехал рядом. У первых домов предместья боли раненого так усилились, что доктор велел остановиться и объявил дальнейший переезд невозможным. Пришлось срочно делать перевязку. Раненого внесли в дом бедного ткача. Гастингс оставил своих слуг в распоряжении доктора, а сам поехал в город с Барвелем и Вильямом.
