Ветер начал усиливаться. Тренди подошел к окну, из которого выглядывала Юдит, и тоже замер. Это был тот странный миг, когда море переставало наступать. Волны беспрепятственно устремлялись на приступ утесов, окруженных водяной пылью, горечь которой он чувствовал на губах. На губах, все еще хранивших вкус кожи Юдит, вновь исчезнувшей Юдит, вернувшейся на свой этаж к своей странной возне. Он мог бы пойти к ней, даже взломать дверь и взять силой — почему бы и нет. Но она ушла первой, и он оказался в западне, проявив покорность или бездействие, и уже страдает.
Тренди не пошел обедать и лег спать. Вечером, он, немного смущенный, появился в гостиной за четверть часа до ужина. Рут уже была там, перед камином, похоже, ожидая его. Без каких-либо эмоций она сообщила Тренди, что Юдит уехала.
— В Париж, — добавила она. — Очевидно, собирается возобновить свою учебу на факультете изящных искусств.
Услышав это «очевидно», он проклял Рут, ее дочь, «Светозарную», бурю. Разумеется, его провели. Тем не менее Тренди постарался сделать счастливое лицо. Прежде чем подняться к себе, он поискал свой шарф, но ни он, ни Рут не смогли его найти.
— Возможно, кто-то его взял по ошибке, — сказала Рут так равнодушно, как только могла, — спутал его с другим шарфом.
Шарф Тренди был неповторим, она прекрасно это знала, да и в доме у нее ничего никогда не пропадало. День заканчивался отвратительно. Единственное, что утешало Тренди, — это то, что он никогда не позволял застигнуть себя врасплох, — он привез два одинаковых шарфа. Что касается того, исчезнувшего, Тренди не решался даже думать, что его утащила Юдит. Он должен забыть эту девчонку, поставить ее в один ряд со всеми остальными, признать, что она была худшей и вернуться к деформациям позвонков. Мир слишком слаб для любви.
В тот день, когда открыли «Дезираду», Командор так и не приехал, хотя вся округа трепетала в ожидании. Вместо этого на вилле обосновалась женщина, которую считали его подругой, знаменитая оперная дива немецкого происхождения Констанция фон Крузенбург. В Европе, Америке, Австралии, Японии и даже в Африке не было журнала, не запечатлевшего ее красивое лицо, великолепную, почти всегда в черном фигуру и улыбку, волновавшую всех загадочной иронией. Вот уже более пятнадцати лет Крузенбург царила на оперной сцене, покоряя поклонников чудесным, мощным сопрано, а также необычным выбором ролей. Неизвестно почему — сама она отвергала любые объяснения, — певица исполняла лишь великие трагические партии, отдавая свой голос умирающим или погубленным страстями героиням: леди Макбет, Медее, Саломее. Вопреки требованиям либретто и идеям режиссеров, она предпочитала играть сдержанно. Впрочем, ей было достаточно просто выйти на сцену, и толпа уже впадала в исступление — таково с первых же мгновений было воздействие всего ее облика: редкого, золотистого цвета волос, элегантной надменности, царственной осанки и, конечно, взгляда ее знаменитых серых, со стальным отливом глаз, которым известнейшие музыковеды мира непременно посвящали несколько восторженных строк.
У Крузенбург был не просто стальной взгляд. «Если у смерти есть цвет, — однажды написал один американский репортер, — это, несомненно, серый цвет глаз великой Констанции». Неделю спустя этот молодой и полный сил человек скоропостижно скончался, тем самым подтвердив собственное предположение. За Крузенбург закрепилась дурная слава; но в это тревожное и смутное время певица неожиданно стала символом утратившей душу и не знающей, какому божеству поклоняться, цивилизации. Что бы ни показывала на сцене Констанция фон Крузенбург — безумие, страсть, ужас, кровь, смерть, само зло, — в ее исполнении все становилось прекрасным. Билеты на ее спектакли, из-за которых устраивались настоящие битвы, распродавались за многие месяцы до выступления. Обожатели Крузенбург — и те, кто бился за билеты, и декадентские эстеты — повсюду следовали за ней. Ее голос, лицо, неповторимая осанка быстро стали известны по всему миру благодаря фильмам-операм.
Она возбуждала самые сильные страсти этой странной эпохи, возможно, все дело было в том, что само время требовало подобного искусства, но кто тогда об этом задумывался? И в тесных зальчиках Центральной Европы, и в монументальных театрах американского континента Констанция фон Крузенбург одерживала триумфальные победы. С одинаково невозмутимым спокойствием пела она в переполненных залах и перед богатыми меценатами, приглашавшими ее выступать в венецианских палаццо или в освещенных фонариками садах Флоренции. Поскольку она никогда не давала интервью, о ней слагали легенды. Тем не менее для оперной дивы такой величины ее капризы были вполне умеренными. Она любила шапки из русского меха, подчеркивавшие ее скулы и раскосые глаза; она никогда не была замужем; ничего не было известно о ее любовниках; вне сцены она не носила драгоценностей, за исключением кольца с большим черным солитером на безымянном пальце левой руки. Она всегда пользовалась духами с пьянящим ароматом, изготовлявшимися по ее личному заказу и мизерными партиями и названными ею «Хризофея». В один прекрасный день она согласилась пустить их в продажу, спровоцировав новую моду и вызвав настоящий бум. Несмотря на свои сорок лет, она всегда выходила в свет только в сопровождении очень молодых людей, а пожилых держала на расстоянии, делая исключение только для Дракена, дирижера оркестра, с которым предпочитала выступать. Но чаще всего ее видели в компании человека, бывшего, похоже, самым близким ее другом, хотя никто не знал, что их связывает; звали его Командор.
Периодически вокруг дивы возникали самые экстравагантные сплетни. Однажды прошел слух, что она кастрат, поскольку ее верхнее «до» с течением времени нисколько не изменилось — ее импресарио с легкостью опроверг глупую выдумку, ведь его подопечная была исключительно женственной. Поговаривали также о том, что в доставшемся ей по наследству баварском замке певица содержит маленький гарем молоденьких девушек всех рас и национальностей, время от времени пополняя его, поскольку, подобно венгерской графине Батори, регулярно пьет кровь своих узниц, желая как можно дольше сохранить красоту и необыкновенный голос. Естественно, доказать или опровергнуть это было невозможно. Но молодой и полный сил журналист, рискнувший об этом написать, умер вскоре от неизвестной болезни. А вообще перед Крузенбург преклонялись так, как ни перед одной известной императрицей или королевой: невозможно было представить столь абсолютную власть, не подумав о тайной сделке, заключенной с силами зла. Неизвестно было, кто научил ее петь, она никогда не говорила о своем детстве. Однако, как бы там ни было, необыкновенная популярность Крузенбург объяснялась в первую очередь силой ее воздействия на людей. Все ей давалось легко, словно по мановению волшебной палочки. Ее ухоженные руки с длинными пальцами, бледная кожа, загадочная улыбка, ледяной взгляд, пышные, коротко стриженные волосы, изысканная худоба делали ее похожей на пришелицу из другого мира, диву, белокурую бестию, жрицу неведомого культа, лишенную плоти благодаря виртуозности ее вокализов и полностью погруженную в музыку, одним словом, богиню голоса.
