Чтобы точно описать эти вечера, нужен более манерный язык, чем наш; а еще нужен специальный графический знак, который можно будет наугад поставить между словами, чтобы указать читателю момент, когда он должен разразиться смехом, — немного нарочитым, но свежим и славным…
А когда кончается вечер, надо возвращаться туда, наверх…
Ох уж эта улица, ох уж эта дорога! Ведь каждую ночь, под звездным небом и под грозовыми тучами приходится подниматься по ней, таща за руку свою засыпающую на ходу мусме, чтобы добраться наконец до повисшего на середине склона домика, до постели из циновок…
Лучше всех из нас устроился Луи де S… Уже побывав прежде в Японии и женившись тогда, он теперь довольствуется положением друга наших жен; он их Томодачи ma-кусан такай — очень высокий друг (как они называют его из-за его чрезмерного роста, которому слегка не хватает объема). Поскольку он говорит по-японски лучше нас, ему они доверяют свои сокровенные тайны; он ссорит и мирит супругов когда вздумается и здорово потешается над нами.
Очень высокий друг наших жен может сколько угодно забавляться обществом этих маленьких созданий, не имея при этом никаких домашних забот. Они с моим братом Ивом и малышкой Оюки (дочерью госпожи Сливы, моей хозяйки) дополняют собой наше разношерстное сборище.
Господин Сахар и госпожа Слива[32] — мой хозяин и его жена, два уморительных типа, словно сошедшие с ширмы, — живут под нами, на первом этаже. Оба они староваты, чтобы иметь такую дочь, как пятнадцатилетняя Оюки, неразлучная подружка Хризантемы.
И муж и жена преисполнены синтоистской[33] набожности: вечно стоят на коленях перед семейным алтарем, вечно воссылают к духам свои длинные молитвы, время от времени хлопая в ладоши, чтобы снова собрать вокруг себя этих невнимательных существ, витающих в облаках. В свободное же время они выращивают в размалеванных фаянсовых горшочках карликовые кустики и неправдоподобные цветы, замечательно пахнущие по вечерам.
Господин Сахар молчалив, не слишком общителен, иссушен, как мумия, в своем синем хлопчатобумажном одеянии. Много пишет (думаю, мемуары) кисточкой, которую держит кончиками пальцев, на длинных рулонах рисовой бумаги, слегка оттененной серой краской.
Госпожа Слива услужлива, подобострастна, алчна, брови тщательно выбриты, зубы старательно покрыты черным лаком, как положено добропорядочной даме. В любой час возникает на четвереньках на пороге нашего жилища, чтобы оказать нам какую-нибудь услугу.
Оюки по десять раз на дню врывается к нам в самые неподходящие моменты (когда мы или спим, или одеваемся), влетает, как дуновение жеманной молодости и причудливого веселья, как воплощенный раскат смеха. Совсем кругленькое тело, совсем кругленькое личико. Полудитя-полудевушка. И такая непосредственная, из-за всякого пустяка целует вас прямо в губы своими полными, подвижными губами, немного влажноватыми, но такими свежими, такими красными…
Благодаря лампадам, горящим перед позолоченным Буддой, мы, в нашем всегда открытом жилище, проводим ночи в обществе насекомых из всех окрестных садов. Пяденицы, комары, цикады и другие необыкновенные насекомые, названий которых я не знаю, — все собираются у нас.
А когда заявляется какой-нибудь незваный кузнечик, какой-нибудь беззастенчивый, беспардонный скарабей[34] и бегает по нашим белым циновкам, надо видеть, как Хризантема взывает к моему возмущению, указывая на него пальцем и произнося одно только «У-у!», с опущенной головой, неописуемой гримасой и оскорбленным взглядом. Существует специальный веер, чтобы выгонять непрошеных гостей на улицу.
Здесь я вынужден признать, что читателю моя история должна казаться неимоверно затянутой…
Раз уж нет интриги и трагических происшествий, мне бы хотелось, по крайней мере, суметь хоть отчасти выразить, как благоухают окружающие меня сады, как ласково греет солнце, как приятна тень этих красивых деревьев. Раз уж нет любви, — хоть как-то передать умиротворяющее спокойствие отдаленного предместья. Выразить, как звучит гитара Хризантемы, — за неимением лучшего я уже нахожу некоторое очарование в этой музыке, раздающейся в тиши прекрасных летних вечеров…
Во время только что минувшего июльского полнолуния стояла ясная, тихая, великолепная погода. До чего же прекрасны эти светлые ночи, до чего прекрасны розовые отблески дивного лунного света и голубые тени в густых зарослях деревьев!.. И до чего же красив этот спящий город, когда смотришь на него с нашей веранды!..
Боже, да и малышка Хризантема в общем-то мне не противна. Ведь если люди не испытывают друг к другу ни физического отвращения, ни ненависти, привычка в конце концов создает между ними своего рода связь несмотря ни на что…
И все время этот стрекот цикад, пронзительный, бесконечный, беспрестанный, день и ночь не смолкающий в японских горах. Он всегда и повсюду, в самый знойный час дня, в самый свежий час ночи. Еще на рейде, едва причалив, мы услышали его с обоих берегов, с обоих нависших над нами зеленых склонов. Он неотступен и неутомим; в нем выражается, в нем прямо-таки пульсирует необычная жизнь этого уголка земли. Это голос лета на японских островах; это музыка неосознанного праздника, всегда равная самой себе и постоянно стремящаяся стать громче, разрастись для пущего восхваления радости жизни.
Для меня стрекот цикад — характерный звук этой страны, как и крик кречета местной породы, тоже приветствовавший нас при подходе к японским берегам. Эти птицы парят над долинами и глубокими бухтами, время от времени издавая свое тройное «А-а-а», звучащее грустно, словно исполненное тягостного удивления и боли. А горы вторят их крику.
Ив, Хризантема и малышка Оюки так подружились, что это стало меня забавлять; мне даже кажется, что в моей семейной жизни меня как раз больше всего и забавляет их близость. Между ними такой контраст, что это приводит к самым неожиданным и уморительным ситуациям. Он, со своей матросской непринужденностью и своим бретонским акцентом, в этом хрупком бумажном домике рядом с жеманными мусме; высокий, здоровый парень со звучным, низким голосом, между двумя малютками с птичьими голосками, которые вертят им как хотят и заставляют есть палочками; обучают его своим детским играм, жульничают, ссорятся и помирают со смеху.
