– Милорд! – воскликнула леди Дилби в явном смущении. – Это неправда!
– Да нет же, правда, – стоял на своем старый осел. – Дорогая, даже ты была в ужасе, когда леди Клодия предложила, чтобы женщины заседали в парламенте!
Тут Джулиан вспомнил, как Валери, сидя на стуле и болтая ногами, сказала: «Клодия говорит, что в парламенте должны заседать только женщины, потому что мужчины слишком много спорят».
– А почему женщины не должны заседать в парламенте? – спросила Клодия, очаровательно улыбнувшись двум олухам. – Почему мужчины считают, будто им одним известно, что для нас всех лучше?
– Но ведь так оно и есть, – ответил Дилби на удивление резким тоном. – Женщины ничего не смыслят в государственных делах, леди Клодия, а мужчины не хотят, чтобы их жены и дочери были отягощены сложными решениями, которые приходится принимать в интересах нации. Тут нельзя руководствоваться одними лишь эмоциями.
Старику нет никакого дела до Клодии, понял Джулиан и, как это ни странно, рассердился.
– Прошу прощения, милорд, не хочу спорить с вами, но согласиться все же не могу, – осторожно произнесла Клодия. – У женщин достаточно ума и сил принимать трудные решения.
Услышав это, Дилби побагровел. Предчувствуя надвигающуюся бурю, Джулиан вмешался:
– Вы совершенно правы, леди Клодия. Я как раз собирался попросить вас помочь мне в одном трудном деле.
Все взгляды устремились на Джулиана, включая убийственный взгляд леди Дилби.
– Что за дело, милорд? – холодно спросила Клодия.
– Хочу сделать пожертвование больнице в Челси. – Он взглянул на Дилби: – У меня, видите ли, страсть к военным. – Переведя взгляд на Клодию, он улыбнулся: – Давайте обсудим этот вопрос. Вы ведь являетесь одним из попечителей больницы?
– Да.
– Прекрасно. Вы позволите с вами переговорить? Клодия колебалась лишь мгновение.
– Конечно, – ответила она и, кивнув остальным, пошла за Джулианом.
– Дилби – идиот, Клодия. Не обращай на него внимания, – пробормотал он, пока они пробирались сквозь толпу.
– Но он лидер умеренных, а только умеренные обладают достаточной силой, чтобы провести реформы через обе палаты.
Ее знания в области политики поразили Джулиана, и он внимательно посмотрел на нее, гадая, кто мог рассказать ей об этом.
– Леди Вентуорт зовет вас, – сказала Клодия. Джулиан поднял взгляд и поморщился. Фелиция действительно звала его, размахивая веером.
– Леди Вентуорт может подождать, – коротко ответил он и повел Клодию в другую сторону. – Пусть он и умеренный, но...
– Мисс Эрли тоже должна подождать? – перебила его Клодия.
Подавив стон, Джулиан оглянулся через плечо, мисс Друсинда Эрли стремительно приближалась к нему под руку со своим кузеном Далтоном Эрли, с которым Джулиан был едва знаком.
– Мисс Эрли, – протянул он.
– Лорд Кеттеринг! Как поживаете? – заверещала она.
– Прошу прощения, – пробормотала Клодия и, прежде чем Джулиан успел задержать ее, ускользнула. Что говорила после этого мисс Эрли, Джулиан не слышал. Он видел лишь, как Клодия на прощание обняла Энн и в одиночестве покинула зал, унося с собой его глупое сердце.
Два дня спустя Клодия полностью пришла в себя после нехарактерного для Кеттеринга появления на вечере Энн, объяснив его внимание к ней тем, что он повеса. Она не сомневалась, что его увлечение ею вскоре пройдет, если уже не прошло, и отправилась с отцом на воскресную службу в церковь.
Ее отец беседовал с викарием, выжидая момента, подходящего для его положения, чтобы войти в храм, а Клодия рассеянно разглядывала большой букет роз. Едва она прикоснулась к одному цветку, как тот буквально рассыпался в ее руках. Она нервно оглянулась, надеясь, что отец не видит этого, потому что именно подобные вещи были способны довести его до припадка. Естественно, ей некуда было спрятать лепестки, поэтому Клодия поспешно сунула их в сумочку.
– Так, так, так.
Она застыла, узнав насмешку в этом голосе, и, медленно повернувшись, бросила уничтожающий взгляд на повесу. Но, черт возьми, он, в темно-синем сюртуке, с обворожительной улыбкой, был этим утром необыкновенно хорош, и сердце Клодии учащенно забилось.
Он посмотрел на ее сумочку и грустно покачал головой:
– Удивляюсь, почему вы вообще утруждаете себя хождением в церковь.
Такие слова из его уст!
– Прошу прощения...
– Малышка? Пора, – произнес отец, появившись рядом с ней. – Доброе утро, Кеттеринг. Чрезвычайно рад, что у вас есть возможность время от времени присоединяться к нам.
Джулиан широко улыбнулся:
– Лорд Редборн, я с большим наслаждением время от времени посещаю храм.
– Да, действительно, – бросил тот и, подхватив Клодию под локоть, пошел по центральному проходу храма, высокомерно кивая знакомым и бормоча себе под нос: – Должно быть, в аду сегодня чертовски холодный день, раз Кеттеринг решил прийти в храм, а?
Да, и он не только решил «прийти», но и уселся позади Клодии. В результате всю службу она кожей чувствовала, как он смотрит на нее, как его глаза обжигают ее шею, а в середине службы ей даже показалось, будто она ощутила его дыхание. Его преследование сводило ее с ума. Неужели он действительно увлечен ею? Да нет, быть этого не может. Она сидела прямо, сцепив руки на коленях, боясь даже пошевелиться, чтобы он не догадался, какие чувства она испытывает.
Когда прихожане поднялись со своих мест, чтобы восславить Господа, его густой баритон окутал ее словно шелк, и она почувствовала, что близка к обмороку. Они снова заняли свои места, Клодия не выдержала и украдкой посмотрела на него через плечо. Он приподнял бровь и вежливо кивнул. Возможно, на других дам его чары действуют. Но только не на нее. Когда служба наконец завершилась, она прошагала по проходу рядом с отцом, даже не взглянув на Джулиана, уверенная в том, что он смеется, и полная решимости положить конец этой глупости раз и навсегда.
А в это время в другой части города Дорин Коннер, женщина с натруженными руками и близорукими глазами, сидела в своей качалке, как это часто случалось, до глубокой ночи, выполняя любую работу, которую удавалось найти. Это был тяжкий, изнуряющий труд, спина болела невыносимо, но она радовалась, что все еще может работать.
Дорин приехала в Лондон из Ирландии так давно, что уже не помнила, когда именно, еще до того, как ее отец обнаружил, что она носит ребенка Билли Коннера. Они с Билли решили, что не будут трудиться на земле, как их родители, которые работали от зари до зари, чтобы не умереть с голоду. Они поженились в небольшой церквушке рядом с рыбным рынком Биллингсгейт, и на те несколько монет, которые им удалось скопить плюс еще несколько от доброго викария, сняли комнату над сапожной мастерской.
Билли уходил каждое утро на поиски работы и возвращался вечером либо пьяный, либо в ужасном настроении. Дорин убирала маленькую комнатку, стирала белье и носила его полоскать к общественной колонке, покупала ежедневную порцию хлеба и пыталась что-то придумать на обед. Иногда, когда булочник пребывал в хорошем настроении, он давал ей картофелину для супа. К тому моменту, когда родился маленький Недди, Дорин поняла, что Билли никогда не найдет работу. Он связался с какими-то недобросовестными ирландскими парнями, но приходил в ярость, если Дорин заикалась об этом. А когда выпивал стакан-другой любимого ирландского виски, бил ее уже за то, что она только думала об этом.
Чем занимались эти никчемные ирландские парни, она не знала, но этого было мало, чтобы накормить семью, не говоря уже о том, чтобы заботиться о Недди. Поэтому Дорин стала брать на дом работу с ближайшей текстильной фабрики. Этого едва хватало на то, чтобы прокормиться, так что, когда открылась новая фабрика, Дорин нанялась туда ткачихой. Она приносила домой несколько шиллингов каждую неделю, пряча то, что Билли не успевал потратить на выпивку. Ей казалось, что она работает с рассвета до заката для того, чтобы Билли мог пить свое ирландское виски.
Однажды Билли не вернулся домой. Дорин едва с ума не сошла, когда один из парней сказал, что Билли сыграл в ящик на берегу Темзы. Почти в истерике она бросилась туда, где хоронят нищих. Какой-то добрый старик сжалился над ней и проводил к яме, куда складывали умерших. Вместе со стариком они стащили башмаки с окоченевших ног Билли. Прижимая их к груди, Дорин поплелась домой. В конце концов, она могла поблагодарить Билли за две вещи, у нее был Нед и крепкая пара башмаков.
Эти башмаки она носит до сих пор.
Когда Билли не стало, каменщик не захотел, чтобы в комнатке жила одинокая женщина, ведь с семейного человека он мог получить на фунт-два больше. Тогда Фанни Кейт, женщина, с которой она познакомилась у водокачки, взяла ее на время к себе. Дорин отдавала ей часть своего еженедельного заработка за то, что Фанни присматривала за Недом, пока сама Дорин стирала руки до кости на работе, терпя еще и похотливые приставания и гнусные намеки мастера. Она презирала этого человека с большим животом и гнилыми зубами, но приходилось терпеть его домогательства, чтобы не потерять работу.
