А еще она знала, что выбора у нее нет. Она кивнула, после чего он тут же схватил ее за руку и потащил к двери. Здесь он на мгновение остановился, выглянув в сторону дома, а потом в сторону конюшен, и повел ее за угол здания. Тут были привязаны две лошади, уже оседланные. Он помог ей взобраться на одну из них, а когда сам вскакивал на вторую, она сквозь туман шока, накрывшего ее, словно саваном, услышала звук охотничьего рога вдалеке.
– Идрик и его люди уже возвращаются, и им придется открыть ворота, – сказал Алрик. – Мы не должны терять времени. Держитесь все время рядом со мной и не останавливайтесь, что бы ни случилось. Готовы?
Она заколебалась, потому что не чувствовала себя готовой, особенно к такому повороту событий. Ей хотелось забросать его вопросами, сыпать проклятиями, хотелось выть, но, взглянув на его угрюмое сосредоточенное лицо, она промолчала. После ее кивка он пришпорил коня, а она последовала за ним, пробираясь к воротам под прикрытием стен церкви.
Слуги, оказавшиеся посреди двора, бросились перед ними врассыпную, словно перепуганные гуси. Страж на воротах оставался на своем посту, отчаянно размахивая руками, но в последний момент все-таки отскочил в сторону, чтобы не оказаться сбитым лошадью Алрика. Она промчалась за Алриком через зияющий створ ворот, после чего они устремились прочь по дороге, ведущей в противоположную сторону от вновь раздавшегося звука рога, который на этот раз прозвучал уже ближе.
Он вел ее за собой, подгоняя лошадей, стараясь выиграть время и как можно больше оторваться от погони, которая вскоре должна была за ними начаться, – если то, что он сказал ей, было правдой. Она не могла задать ему ни одного из вопросов, переполнявших ее, как не могла унять и эхо его слов, отдававшихся в ее голове, словно звон набата: «Ваш отец мертв».
Ей казалось, что весь мир вокруг нее просто обезумел.
Второй день Пасхи, понедельник, апрель 1006 годаКукхэм, Беркшир
Эмма стояла в одиночестве на вершине деревянного бастиона, который с недавнего времени превратил королевское поместье в Кукхэме в хорошо укрепленный бурх. Внизу перед нею ровными рядами выстроились палатки и шатры, освещенные кострами и призрачным светом месяца, сиявшего в безоблачном ночном небе. Из ближайшей палатки доносилось тихое пение женщины, убаюкивавшей свое хнычущее дитя. А в ее покоях, скрытых от глаз в данный момент массивным зданием с главной залой, ее собственный сын лежал в колыбели рядом с маленьким Робертом, сыном Уаймарк. Когда она уходила, Эдвард спокойно спал под присмотром Уаймарк, Марго и Хильды.
Здесь же были и дочери Этельреда, и именно вид двух старших девочек, Эдит и Эльфы, которые перешептывались и хихикали, склонившись поближе друг к другу, заставил Эмму сейчас искать уединения. Они слишком напоминали ее саму с ее сестрой Матильдой, когда они были еще детьми.
И как раз сегодня пришла весть о Матильде – точнее, о ее смерти в Нормандии. «Умерла от лихорадки на Святки», – было написано в письме ее матери.
Она поплакала о своей сестре; Марго, которая принимала на свет их обеих, тоже горевала вместе с ней, укачивая ее, словно она снова стала маленькой девочкой.
Бедная Матильда. Даже в детстве она постоянно страдала от болезней и недомоганий и, казалось, половину времени проводила в постели. А теперь вот проиграла свое последнее сражение с недугом.
– Как же так случилось, что я об этом ничего не знала? – спросила она у Марго. – Мы с ней когда-то были очень близки. Я должна была своей кровью, каждой своей косточкой почувствовать, что она покинула этот мир.
И тем не менее этого не произошло.
Сейчас она вглядывалась в ночь, вспоминая другие времена и другие места. Как и у дочерей Этельреда, между ею и Матильдой был год разницы, и все у них было общее – кровати, уроки, обязанности. Они искали друг в друге дружбы и совета, они ссорились и мирились, они вместе плакали. Пока ее замужество не разделило их навеки.
Именно Матильда должна была ехать в Англию, чтобы стать женой Этельреда и королевой, как старшая дочь. Однако их мать рассудила иначе, так что Эмма вышла за короля, а Матильда через год стала невестой франкского графа. Была ли она хоть когда-нибудь счастлива в этой жизни? Эмма пыталась узнать об этом, но, хотя она посылала сестре много писем, прося ее сообщить о себе хоть что-нибудь, ответа от графини Блуа не было.
Свадьба младшей сестры оказалась для Матильды слишком тяжелым ударом, чтобы его простить. А теперь этого прощения не будет никогда.
Глаза ей застилали выступившие слезы. Решив уйти, Эмма сделала шаг вперед, но сразу остановилась, поняв, что она здесь не одна: перед ней возле парапета стоял мужчина, смотревший через бойницу на темную долину, уходившую к реке.
– Вам, леди, следует вернуться в дом, – сказал он. – Ночью холодно, и вы можете простудиться.
Из темноты к ней обращался Этельстан, и ей следовало бы прислушаться к его совету, если она хотела вести себя благоразумно. Но сегодня ни о каком благоразумии речь не шла, и ее тянуло к нему от одного лишь звука его голоса.
Она догадывалась, что у Этельстана также было горестно на душе.
После смерти Экберта она с ним еще не говорила, поскольку попросту не было случая, чтобы перекинуться хотя бы словом наедине. Теперь же, под бременем своей потери, ей очень хотелось просто побыть рядом с ним, пусть даже недолго.
Стоя подле него и глядя на быструю реку, освещенную лунным светом, она издала долгий тягостный вздох – у нее болело сердце за них обоих.
– Я хотела раньше сказать вам, – произнесла она, – как сильно я переживаю по поводу смерти вашего брата.
Теперь же эта скорбь усилилась горем по поводу кончины сестры, но сегодня вечером она не хотела взваливать на его плечи еще и этот груз.
– Вам нет нужды говорить об этом, – сказал он. – Я хорошо знаю, что у вас на сердце.
Она внимательно изучала его лицо, ту его сторону, на которую падал лунный свет. Действительно ли он понимает, что она сейчас чувствует? Его брат Эдмунд не верил, что она может искренне горевать по Экберту, и некоторое время она боялась, что недоверие к ней Эдмунда, точно какая-то заразная болезнь, может перекинуться и на Этельстана. Но уже в следующий миг, когда он повернулся к ней лицом, его взгляд развеял все ее сомнения.
– Я не Эдмунд, – тихо сказал он, словно отвечая на вопрос, который так и не сорвался с ее губ.
Глядя в его глаза, переполнявшиеся одновременно печалью и страстным желанием, она внезапно испугалась. Как же ей хотелось потянуться к нему, обнять и утешить, как это сделала бы сестра!
Однако она не могла предложить ему такое утешение, потому что в сердце ее горела вовсе не сестринская любовь к нему.
– Нет, – мягко ответила она. – Вы не Эдмунд. Простите, что усомнилась в вас.
Едва не касаясь его, Эмма положила свою руку на частокол, где та оказалась совсем близко к его руке. Но она все же справилась с искушением и отвернулась в сторону реки, понимая, что должна сейчас же уйти в дом, однако все же не в силах заставить себя сдвинуться с места.
В полумраке она вспомнила о другом случае, когда они остались наедине и когда оба, не выдержав, уступили соблазну. Когда желание и страсть превозмогли рассудок, чувство долга и торжественные клятвы.
Она уже давно исповедовалась по поводу этого греха и пообещала Господу, что больше не будет грешить. Но она также поняла, что управлять человеческим сердцем совсем не просто. И хотя она знала, что эта крошечная часть ее тела – уже не более чем иссохшие мощи, спрятанные в золотой ларец, сейчас она чувствовала, как оно разрывается от любви к мужчине, стоявшему рядом с ней.
Прошло некоторое время, прежде чем Этельстан нарушил воцарившееся между ними тягостное молчание.
– Похоже, ваш сын благоденствует, – сказал он, – и мой отец пока не теряет своего доверия к нему. В этом я ему завидую.
Она услышала звучавшую в его голосе боль, острую, как нож, и сделала все возможное, чтобы хоть немного смягчить ее.
– Эдвард еще слишком мал, чтобы заботить ум своего отца, – ответила она. – Боюсь, что король приберегает большую часть своего недовольства для сына, ближе всего стоящего к трону. – Она знала, что произошло в королевских покоях накануне Пасхи, поскольку ее юный шпион очень старательно передал все гневные слова, которые Этельред в тот вечер бросил Этельстану.
Он лишь невесело улыбнулся.
– Похоже, что бы я ни предпринял, это все равно не принесет мне расположения моего отца. Поскольку он больше не выносит моего вида, завтра я вернусь в Лондон. И пусть он делает все, что пожелает.
Она закусила губу, испугавшись за него. Король чувствует себя неспокойно на своем троне – именно поэтому сыновья Эльфхельма сегодня сидят, закованные в цепи, в темнице под усиленной охраной.
– Отец подозрительно относится к вам, потому что вас не было с ним рядом, – настойчиво сказала она. Почему он сам этого не замечает? – Когда вас нет при дворе несколько месяцев подряд, он воображает, что вы тайно готовите заговор против него. Этельстан, – умоляющим тоном прошептала она, – не уезжайте пока в Лондон. Останьтесь со своим отцом. Помиритесь с ним. Поезжайте с ним на охоту. Примите участие в собраниях советов. Вы не сможете завоевать его доверия, если не будете находиться поблизости.
