Он только фыркнул. Всему свету известно — они с женой давным-давно живут врозь и ненавидят друг друга.
— Главное, она понравится королеве и всему двору, — решает дядя. — Екатерина, ты станешь фрейлиной новой королевы.
Я радостно улыбаюсь.
— Ты рада?
— Да, милорд. И очень вам благодарна. — Не забыла поблагодарить!
— Не опозорь семью, — объявляет он торжественно. — Твоя бабушка считает, что ты хорошая девочка, умеешь себя вести. Ты уж постарайся, не подведи нас.
Киваю. На бабушку не смотрю — уж она-то наслышана о Генри Мэноксе. И с Фрэнсисом однажды застукала — моя рука у него в штанах, на шее засос. Бабушка мне такую пощечину отвесила, что в ушах зазвенело, обозвала дурой и потаскухой. И на Рождество опять предупреждала: «Не связывайся ты с ним».
— На тебя будут обращать внимание мужчины, — продолжает дядюшка.
А то я мужчин не видала! Покосилась на бабушку, она ласково улыбается.
— Запомни: доброе имя важнее всего. Незапятнанная честь. Любой недостойный тебя слух — имей в виду, до меня все доходит — живо отправишься обратно, даже не сюда, а в деревню, в Хоршем. Там навсегда и останешься. Поняла?
— Да, милорд, — шепчу я испуганно. — Обещаю.
— При дворе ты ежедневно будешь у меня на глазах.
Что-то мне туда уже не очень хочется!
— Время от времени я буду посылать за тобой — расскажешь, как твои успехи у королевы, всякое такое. С другими будь осторожна, лишнего не болтай. Держи глаза открытыми, а рот — закрытым. Слушайся нашу родственницу Джейн Болейн, она тоже служит королеве. Постарайся быть ближе к королеве, стань ее маленьким другом. Покровительство государя — путь к богатству.
— Да, милорд.
— Еще одно.
— Да, дядя?
— Скромность, Екатерина. Это главное украшение женщины.
Приседаю в реверансе, глаза опущены долу, скромна, как монашка.
Бабушка смеется — похоже, она так не думает. Да и дядюшка улыбается.
— Уверяю тебя, это так. Можешь идти.
Еще один реверанс — и я вылетаю из комнаты, пока он еще чего-нибудь не наговорил. Я-то стремилась ко двору, потому что там танцы и кавалеры, а получается, это служба.
— Что он сказал? Что сказал? — Девчонки в зале жаждут новостей.
— Буду фрейлиной! — ликую я. — Новые наряды, каждый вечер танцы, дядя сказал — я красивее всех в королевской свите. И вас больше никогда не увижу!
Кале, декабрь 1539 года
Погода на Английском море, благодарение Богу, наконец-то установилась. Напрасно я надеялась на письма, за долгие дни ожидания переправы никто мне не написал. Матушка не скучает по мне, но могла бы прислать хоть пару советов. Амелия, в надежде на визит в Англию, тоже могла бы не поскупиться на сестринские пожелания. Мне самой смешно — до чего же тяжело на душе, если мечтаю о письме от Амелии.
Но уж в брате я была уверена — напишет непременно. Он так и не смягчился, даже во время долгой подготовки к отъезду наши отношения оставались неизменными — я до смерти его боюсь и ненавижу, а его душит невысказанный гнев. Он мог бы поручить мне какие-нибудь дела при английском дворе, должна же я представлять интересы нашей страны! Но здесь я увидела господ из Клеве. Несомненно, он писал им. Видно, решил, что я не гожусь для его поручений. Мог хотя бы напомнить о правилах поведения. Брат властвовал надо мной всю жизнь, неужели он просто так меня отпустит? Но похоже, я все-таки освободилась. Вместо радости меня охватывает смущение. Странно все-таки, покинуть свою семью без единого доброго пожелания.
Мы поплывем завтра на рассвете, чтобы поймать отлив. В королевской резиденции ожидаю лорда Лиля и вдруг слышу какой-то спор за дверью. К счастью, Лотти, моя переводчица из Клеве, неподалеку. Я киваю, она тихонько подходит к двери, напряженно вслушивается в быструю английскую речь, хмурится. За дверью слышны шаги, она поспешно отскакивает, садится рядом со мной.
Входит лорд Лиль, весь красный, отвешивает поклон. Одергивает бархатный камзол, словно хочет дать себе время успокоиться.
— Простите, леди Анна, весь дом сегодня на ногах из-за сборов. Я зайду за вами через час.
Лотти шепотом переводит, я с улыбкой киваю.
— Она слышала? — спрашивает у Лотти напрямик.
Она поворачивается ко мне, видит, что я снова киваю.
Лорд Лиль подходит ближе.
— Секретарь Томас Кромвель — вашей религии, — говорит он вполголоса.
Лотти шепчет мне на ухо по-немецки, чтобы я ничего не упустила.
— Он неправомерно взял под защиту несколько сотен лютеран, хотя город находится под моим управлением.
Я понимаю слова, но не их смысл.
— Они еретики. Отрицают власть короля как духовного лидера, отрицают святое чудо жертвы Иисуса Христа. Вино причастия претворяется в кровь — таково мнение англиканской церкви. Не признавать этого — ересь, которая карается смертью.
Мягко беру Лотти за руку. Знаю, это важные религиозные вопросы, но я-то тут при чем?
— Секретаря Кромвеля самого могут обвинить в ереси, если слухи дойдут до короля. Я говорил его сыну Грегори: этим людям должно быть предъявлено обвинение, кто бы им ни покровительствовал. Предупреждал — не смог вечно закрывать глаза. Каждый добрый англичанин согласится со мной — над Богом нельзя глумиться.
— Я ничего не понимаю в этих английских делах, — говорю я осторожно. — Просто отвезите меня к мужу.
Мельком вспоминаю — брат поручил мне увести мужа-короля от папистских суеверий к ясности реформы. Боюсь, я снова его разочарую.
Лорд Лиль кивает, кланяется, отступает назад.
— Прошу простить меня. Напрасно я потревожил вас, просто хотел заверить — я возмущен поведением Томаса Кромвеля и сам всецело предан королю и церкви.
Снова киваю. Что еще я могу сказать или сделать? Он выходит из комнаты.
— Все это не совсем так, — объясняет Лотти. — Он обвиняет мастера Кромвеля в защите лютеран, а сын Кромвеля, Грегори, в свою очередь обвиняет его в тайном папизме. Они представляют опасность друг для друга.
— Чего он ждет от меня? — спрашиваю я беспомощно. — Разве я разбираюсь в таких вопросах?
— Может быть, надеется, что вы расскажете королю, повлияете на него?
— Лорд Лиль был так добр, что дал понять: в его глазах я сама еретичка. Я отрицаю претворение вина в кровь. Это против здравого смысла, всякий скажет.
— В Англии правда казнят еретиков? — встревоженно спрашивает Лотти.
Я киваю.
— Как?
— Сжигают на костре.
Она в ужасе. Я собираюсь объяснить, что королю известно о моей вере и предполагается даже объединение с братом и его союзом протестантских герцогов, но в это время в дверь стучат — корабль готов к отплытию.
