Эми вскинула голову. Взглянув в темные выразительные глаза, она внезапно призадумалась: отчего это Луис стал вдруг так добр и внимателен к ней после целой недели полнейшего пренебрежения?
— А почему, пока в доме были гости, ты меня и знать не хотел? — надменно осведомилась она. — Ты даже ни разу не потанцевал со мной. Мне было обидно.
На бронзовом лице Луиса промелькнула гримаса боли. Он бросил взгляд на безмятежные воды реки и, проглотив ком в горле, открыл Эми правду:
— Я не умею танцевать.
— Ты не умеешь… И только по этой причине…
— Да! — взорвался Луис, вновь обращая к Эми страдальческое лицо. — Я не умею танцевать. Я неуклюж и неповоротлив, и… — Неожиданный взрыв звонкого смеха прервал его речь. В черных глазах юноши вспыхнул гнев. — По-твоему, это смешно?
— Да, да, очень! А ты сам разве не видишь, до чего это смешно?
— Не вижу ничего смешного. — Он свирепо уставился на Эми. Продолжая смеяться, она нежно тронула кончиками пальцев его ожесточившееся лицо:
— Тонатиу, неужели ты и вправду думаешь, что для меня это имеет какое-то значение — умеешь ты танцевать или нет?
— Ну а разве не имеет? — с недоверием спросил Луис.
— Ни капельки. Да хоть бы ты за всю жизнь ни одного танца не станцевал — какая мне разница? — Обеими руками она схватила его затянутую в перчатку руку и пылко прижала к своей щеке. — А я думала, ты не хочешь танцевать со мной. Как ты не понимаешь, я боялась, что это из-за меня.
— Вот и нет, все из-за меня. — Угрюмое лицо начало проясняться, однако он не смог удержаться от колкости: — Я же не Тайлер Парнелл.
— Знаю, — ответила Эми, — и очень этому рада. Очень-очень рада. — Она выпустила руку Луиса, но не сводила с него ликующего взгляда синих глаз.
Однако переубедить Луиса удалось не сразу.
— Держу пари, если бы сейчас он был здесь с тобой, то он бы… он бы тебя поцеловал.
Эми взглянула прямо ему в глаза:
— Нет, не поцеловал бы. Потому что я бы не позволила. Как не позволила в тот раз, когда мы гуляли в саду. — Она улыбнулась и очень тихо проговорила: — А вот тебе, Тонатиу, я бы разрешила поцеловать меня. — Ее прелестное лицо порозовело, и она робко добавила: — Если хочешь.
Щеки Луиса залились румянцем.
— Конечно, хочу, Эми. Я так хочу поцеловать тебя, но… но… — Он вздохнул: — Опять как с танцами. Я и этого не умею делать. Я никогда не целовал девушку.
— Вот удача! — от души воскликнула Эми. — И меня никто не целовал. Мы можем учиться вместе. — Она подняла на юношу доверчивый взгляд. — Верно?
Луис по-мальчишески ухмыльнулся:
— Конечно, можем.
С бьющимся сердцем он медленно стянул с рук замшевые перчатки и, бросив их на землю, придвинулся к Эми. Луис взял ее лицо в смуглые худые ладони, и девушка затаила дыхание.
Она не знала, куда девать руки, и поэтому легонько взялась пальцами за запястья Луиса.
Взгляд черных глаз, скользнув по лицу, опустился к ее губам. Под этим напряженным взглядом губы Эми задрожали. У нее было такое ощущение, как будто легкие вот-вот разорвутся.
Он понимающе улыбнулся и ласково посоветовал:
— Дыши, радость моя.
Благодарно кивнув, Эми перевела дыхание, и оба расхохотались. Когда они, наконец, успокоились, смеющиеся черные глаза Луиса затуманились, а потом снова загорелись огнем. Он запрокинул лицо Эми и, наклонившись, поцеловал ее.
Невинный поцелуй… Две робкие, жаждущие слияния пары уст неумело встретились и, едва коснувшись, быстро разошлись. Но, краткий и целомудренный, этот поцелуй сладко растревожил обоих.
Охваченный благоговейным восторгом от подаренного ему чуда, Луис произнес со смешанным чувством обретенной власти, ответственности и обладания:
— Эми, я первый поцеловал тебя, но этого недостаточно.
— Недостаточно?.. — Удивленная, она вопросительно взглянула на него.
В больших черных глазах вспыхнула одержимость, и Луис произнес медленно и внятно, так чтобы каждое слово звучало особенно весомо:
— Я должен быть и последним.
Эми уже собралась было заверить Луиса, что иначе и быть не может, но жаркие губы снова накрыли пылким поцелуем ее рот, и она только вздохнула, уверенная в том, что Луис и без слов знает: в ее жизни будет только он.
Первый и последний.
Единственный.
Июльский зной опалял стены асиенды; все ее ставни были закрыты для защиты от немилосердного солнца, придавая зданию вид многоглазого дремлющего чудовища, смежившего веки.
Внутри все было тихо, если не считать ударов высоких напольных часов в холле первого этажа, только что пробивших два часа пополудни. Время сиесты. Обычай сиесты — непременного послеполуденного отдыха — с удовольствием переняли от своих южных соседей те, кто населял юго-западные пустыни Техаса.
В самые жаркие дневные часы все обитатели Орильи — и хозяева, и слуги — разбредались по своим комнатам, где при закрытых ставнях царил полумрак: только сон мог служить оружием против всепроникающей жары.
Впрочем, один из хозяйских отпрысков давно уже открыл для себя куда более приятный способ борьбы с сухими и горячими часами техасского лета. Бэрон Салливен одолевал жгучий жар воздуха своим собственным жаром. Никто не наслаждался сиестой больше, чем Бэрон.
Летом 1841 года — в тот год умерла его мать, и они переехали в только что построенную асиенду — понадобилось нанять многочисленную прислугу, и одной из новых служанок оказалась Магделена Торрес из ближайшей деревни, двадцативосьмилетняя вдова с маленькой четырехлетней дочкой Розой. Магделене отводилась роль горничной верхнего этажа.
Бэрон сразу же приметил Магделену. Его просто заворожило зрелище ее полных грудей, которые колыхались под хлопковой блузой, и он не мог отвязаться от мыслей о том, как они выглядят без этой блузы. И о том, как бы ему это выяснить.
Ответ на столь важный вопрос ему удалось найти жарким августовским днем, когда он в полумраке своей спальни маялся от скуки и беспокойного томления и никак не мог заснуть. Внезапно он улыбнулся, поднялся с кровати, подошел к двери и шагнул за порог. В коридоре он оглянулся по сторонам и, никого не увидев, двинулся прямиком к отцовской комнате. Он открыл тяжелую резную дверь, вошел внутрь и увидел отца, который, распластавшись на спине, мирно похрапывал на кровати. Бэрон направился к высокому бюро красного дерева, выдвинул верхний ящик и из самого дальнего его угла достал небольшую коробочку, обтянутую синим бархатом.
Затем он открыл коробочку и вынул из нее сверкающую подвеску-кулон, которую Уолтер Салливен некогда преподнес своей невесте ко дню свадьбы. Бэрон сжал подвеску в кулаке, закрыл коробочку и, поставив ее на место, покинул отцовскую комнату. Весь этот визит не занял у него и минуты.
