Я оставалась возле камина и тихонько двигала носком туфли разноцветные кубики, представлявшие собой целые армии. Корпус Нея, корпус Мармона, корпус Бернадотта… Их нет больше. Вместо прежней армии надвигается армия, состоящая из русских, шведов и пруссаков. Армия Бернадотта — против французской армии…
— Мы не можем расстаться так, — сказал он, глядя в окно.
— Почему нет, сир?
Он повернулся.
— Почему? Эжени, ты забыла Марсель, ваш сад, аллею? Наши разговоры, нашу молодость, Эжени, нашу молодость!.. Ты не поняла, почему я пришел к тебе в ту ночь, когда я вернулся из России. Я был такой замерзший, усталый и одинокий!..
— Когда вы диктовали мне письмо к Жану-Батисту, вы сами, кажется, забыли, что знавали меня когда-то под именем Эжени Клари. Ваш визит был к наследной принцессе Швеции.
Мне было грустно. «Он лжет! Лжет! Он лжет даже в момент прощания!» — подумала я. Но он покачал головой.
— Я с утра в этот день думал о Бернадотте. Но когда я приехал в Париж, я хотел видеть тебя, именно тебя. Я шел к тебе, но, когда мы заговорили о Бернадотте, я вдруг опять забыл Марсель. Не можешь понять?..
Стемнело. Никто не зажигал свечи, чтобы не беспокоить нас. Я перестала различать его черты. Чего он хочет от меня?
— Я вновь собрал армию из двухсот тысяч человек. Англия дает миллион ливров, чтобы вооружить армию Бернадотта. Знаете ли вы это, мадам?
Я не ответила. Я этого не знала.
— Знаете ли вы, кто посоветовал Бернадотту послать свое письмо в газеты? Мадам де Сталь. Она в Стокгольме. Конечно, она каждый вечер читает Бернадотту свои романы. Знаете ли вы хоть это, мадам?
— Знаю. Ну и что из этого?
— Бернадотт в Стокгольме окружил себя приятными ему людьми.
— Не совсем так, сир, — сказала я, смеясь. — Мадемуазель Жорж находится в турне в Стокгольме, но она играла для Ее королевского величества. А вы это знаете, сир?
— Боже мой, Жоржина?.. Маленькая, добрая Жоржина?..
— Его королевское высочество скоро будет принимать у себя своего старого друга Моро. Моро возвращается в Европу и хочет сражаться под командованием Бернадотта. Знаете ли вы и это, сир?
Какое счастье, что между нами легли вечерние тени!
— Поговаривают, что царь обещал Бернадотту корону Франции, — сказал он задумчиво.
Мне показалось, что я ослышалась, а хотя… почему бы и нет? Если Наполеон будет побежден, что тогда?
— Ну хорошо, мадам. Даже если Бернадотт забавляется этой мыслью, это предательство, самое большое предательство, которое он позволит себе в отношении Франции.
— Конечно, сир. Это будет предательство его собственных убеждений, прежде всего. Теперь мне можно уйти, сир?
— Если когда-нибудь вы поймете, что вам что-нибудь угрожает, если народ Швеции будет чинить вам неприятности, вы должны прибегнуть к покровительству вашей сестры Жюли. Обещаете ли вы мне это?
— Конечно, сир. И наоборот…
— Что вы хотите сказать — наоборот?
— Что мой дом всегда открыт для Жюли. Конечно, до тех пор, пока я здесь.
— Ты предполагаешь, что надвигается беда, Эжени? — он подошел ко мне. — Твои фиалки пахнут так сильно! Я предполагаю, что ты будешь теперь всем рассказывать, что император Франции будет побежден. Кроме того, мне не нравится, что ты всюду таскаешь за собой этого шведа.
— Но это мой адъютант. Мне необходимо всюду быть с ним.
— Боюсь, что это не пришлось бы по вкусу твоей покойной матушке. И твоему брату Этьену…
Он нашел мою руку и приложил ее к своей щеке.
— Сегодня, по крайней мере, вы побриты, сир, — сказала я и отняла руку.
— Как жаль, что ты замужем за Бернадоттом! — сказал он.
Я быстренько двинулась к двери.
— Эжени!
Но я была уже в большом кабинете. Все сидели вокруг большого бюро и пили ликеры. Вероятно, Талейран острил, так как Менневаль, Коленкур и мой швед покатывались со смеху.
— Примите и нас в свое веселье, господа, — сказал император.
— Мы как раз говорили о том, что армия состоит из двухсот тысяч рекрутов, на что Сенат дал согласие, — сказал Менневаль, давясь от смеха.
— Мы говорили о том, что эти рекруты набора 1814 и 1815 годов будут настоящими детьми, — сказал Коленкур. — Князь Беневентский сказал, что на будущий год нужно будет объявить для армии один день — день первого причастия и конфирмации.
Император засмеялся. Он смеялся деланным смехом. А я подумала: «Боже мой, эти рекруты ровесники моему Оскару!»
— Это не смешно, а грустно, — сказала я, откланиваясь в последний раз. Император проводил меня до двери. Мы не обменялись больше ни одним словом.
На обратном пути я спросила Розена, действительно ли царь предлагал Жану-Батисту корону Франции?
— Это «секрет Полишинеля» в Швеции. Разве император знает об этом?
Я кивнула.
— О чем еще вы с ним говорили? — спросил Розензастенчиво.
Я раздумывала. Потом я отколола букетик фиалок от своего воротника и выбросила его на дорогу.
— О фиалках, граф, только о фиалках.
Вечером мне передали маленький пакет, присланный из Тюильри. Лакей сказал, что это предназначается наследной принцессе Швеции. Я открыла пакет и нашла в нем маленький красный кубик с пятью зарубками. Когда я увижу Жана-Батиста, я передам ему этот кубик.
Кучер вынес Пьера в сад. Я сижу у окна и наблюдаю, как Мари угощает своего сына лимонадом. Пчелы перелетают с цветка на цветок в моем розариуме. На улице слышатся размеренные шаги солдат. Полк за полком маршируют вдоль нашей улицы. Наполеон приказал достать из подвалов в Тюильри запасы золота, четыреста миллионов франков, которые он ассигновал на вооружение своего нового войска.
Четыреста миллионов франков! А было время, когда я хотела купить ему новый генеральский мундир. Давно, в Марселе, когда он был так плохо одет.
Вечером мне нанес визит Талейран. Под предлогом, чтобы я не была так одинока, однако я уверена, что он хотел узнать кое-какие новости.
— Я, конечно, была одинока этим летом. Но я так привыкла к этому во время пребывания моего мужа в армии.
Он подхватил:
— Да, в армии… Только в других обстоятельствах. Ваше высочество одиноки, не правда ли? Но не покинуты.
Я пожала плечами.
Мы сидим в саду, и Иветт налила в наши бокалы искрящееся шампанское. Талейран рассказывает, что Фуше получил новый пост в Иллирии. Иллирия — одна из провинций Италии, которую император поручил особому попечению Фуше.
— В настоящее время император не может позволить себе роскошь — терпеть интриги в Париже, — сказал Талейран. — А Фуше без этого не может.
— А вы? Император вас не боится, Ваша светлость?
