Наверное, перед тем как определить эту немыслимую сумму, Генрих Жестокий тщательно изучил ресурсы Англии и Аквитании и убедился в том, что эти деньги не будут выплачены никогда, а Ричард не выйдет из тюрьмы до конца своих дней, как большинство ему подобных. Но он недооценил простой народ. Для обычных людей Ричард Плантагенет был героем, кем бы он ни казался своим пэрам, и на каждого командира, недовольного резким замечанием, суровым порицанием, отменой его приказа, всегда находилось с полсотни нижних чинов — лучников, помнивших, что Ричард, как бы ни был занят, всегда находил время проверить, съедобна ли предлагаемая им пища, пользуются ли они такими же удобствами, как он сам. А для массы людей, которым не пришлось воевать под его командованием, он был совершенно неординарным человеком, великим и колоритным, как сама жизнь. Они гордились им, он был их королем, величайшим предводителем, храбрейшим из всех воинов, человеком, внушавшим страх сарацинам, который, разумеется, взял бы Иерусалим, будь у него хоть полшанса. Кроме того — и это нельзя было упускать из виду — Ричард долго отсутствовал в своих владениях. Это позволяло людям, чувствующим себя ущемленными и притесненными, говорить: «Все будет хорошо, когда вернется король». Орудовавшие там правители были, как и все правители, несправедливыми и жестокими вымогателями, а отсутствующий правитель — справедливым, мягким и человечным, да к тому же популярным героем. Летописцы и клерки, занимавшиеся сбором денег, признавали, что после объявления суммы выкупа каждый из подданных Ричарда расстался с четвертой частью своей собственности, и большинство заплатили эту дань с радостью, без жалоб и возражений. Даже религиозные заведения, на которые не распространялись светские поборы, склонные в подобных обстоятельствах ссылаться на то, что «это не наша собственность, а Божья, она пригодится вам, когда вы окажетесь в опасности», открывали тайники и вносили значительный вклад. В Аквитании всех овец остригли наголо, и было в порядке вещей услышать, как кто-нибудь кричит на рынке, что половина цены его коровы или третья часть суммы, на которую тянет эта лошадь, пойдет «на большой выкуп нашего сеньора, удерживаемого в заточении подлым императором». Слово «германец» стало таким же оскорбительным, каким в Палестине было слово «убийца», произносившееся на французский лад — «ассасен». Оно служило синонимом всего предательского, отвратительного, низменного, надоедливого или опасного. Как-то я услышала, как одна женщина говорила другой: «Мой старый германец-горшок дал сегодня утром трещину и залил огонь в очаге».
А в это время мы с Беренгарией, вернувшись в Манс, довольно неважно, без всяких удобств, устроились в углу епископского дома. Меньше чем через неделю после отъезда Блонделя Элеонора нашла наконец время встретиться с Иджидио и дать свое согласие на брак. Таким образом Иоанна отбыла из Руана, и нас очень тактично и обходительно выдворили из Руанского замка. Даже те две маленькие комнатки, которые мы занимали, потребовались для размещения посетителей, постоянно прибывавших для деловых разговоров с Элеонорой, Уолтером Реймским и Хьюбертом Уолтером, когда тому удавалось вырваться в Руан. Для двоих лишних женщин места в замке не оказалось.
Элеонора, ставшая теперь главной фигурой, в присутствии невестки чувствовала себя весьма скованно. И я прекрасно понимала ее. Она была алхимиком, чьи эксперименты по изготовлению золота проваливались один за другим, алхимиком, которому хотелось поскорее слить все не давшие результата ингредиенты в отхожее место. Она надеялась на то, что брак получится удачным, и будет зачат наследник, а жена — красивая и любимая — совершит чудо. С момента, когда она впервые увидела Беренгарию, и вплоть до дня своего отъезда из Мессины, Элеонора, наименее мягкая из всех известных мне женщин и абсолютно нетерпимая, по-своему старалась быть приятной и понравиться невесте сына. Но чуда не произошло, и когда они встретились снова, Беренгария вызывала у Элеоноры лишь отвращение и воспоминания о неудаче. Беренгария была королевой Англии, законной, бесспорной супругой безупречного поведения. Игнорировать невестку было невозможно, но ее вид и даже простое упоминание ее имени отнимали у Ричарда статус любимого сына, великого крестоносца, знаменитейшего рыцаря, обиженного короля, сводя его просто к положению плохого мужа. И Элеонора негодовала. Мы то и дело видели в Руане какого-нибудь сверхпедантичного курьера или посла, искавшего аудиенции у Беренгарии, которая являлась королевой Англии, пока смерть Ричарда не стала общепризнанным фактом. И каждый раз Элеонора буквально выходила из себя. Поэтому мы уехали в Манс и стали ждать там.
Когда собирали деньги для выкупа, Беренгария отдала многие из своих драгоценностей и вдобавок вытянула сто марок у отца. Это была последняя ее просьба к отцу, потому что вскоре Санчо Мудрый, добрейший человек, умер.
В одно из воскресений в церкви объявили, что деньги для выкупа собраны. Прихожане ликовали.
— Значит, скоро он будет дома, — повторяла Беренгария, и хотя это были почти те же самые слова, с которыми она приняла известие о возвращении армии крестоносцев из-под Иерусалима, по ее тону и манере говорить я поняла, что настроение моей единокровной сестры больше не определялось предвкушением радости встречи. Оно было окрашено сомнением и чем-то вроде смятения. Пока Ричард считался пропавшим, а потом сидел в тюрьме, притворяться было очень легко, но очень скоро он вернется и не пожелает или окажется неспособным поддерживать видимость благополучного брака и подвергнет ее новым унижениям.
Но она ни разу не высказала ни малейших сомнений, не раскрыла мне своих сумбурных чувств. С упрямой смелостью она готовилась к приему Ричарда — заказала новое платье, новые туфли. С ее языка не сходили фразы: «Когда приедет Ричард…» или тревожное: «Я изменилась? Я не постарела?»
Наступили дни ранней осени. Деревья стояли еще зеленые, но уже тронутые золотом, устало ожидая, что принесет им очередной день. Если выглянет солнце, то они примут свой торжественный летний вид и с них не упадет ни один лист. Но если польет дождь и завоет ветер, они в отчаянии сбросят с себя все до единого тронутые желтизной листья и застонут, дрожа от страха перед встречей с зимой.
Беренгария походила на дерево, застигнутое этим неопределенным временем года, а поведение Элеоноры было подобно первому ледяному ветру. Взяв деньги для выкупа, она с внушительной свитой отправилась к императору, чтобы потребовать возвращения сына. Королева-мать уехала, не удостоив Беренгарию ни единым словом, ни приглашением поехать вместе, и мы услышали об ее отъезде лишь через три дня. Правда, она очень торопилась, придавая своей поездке очень большое значение, да к тому же давно считала Беренгарию лицом второстепенным; но тем не менее ее бездушие было непростительным.
