— Я искал тебя, — проскрипел он, хватая ее за руку. — Где ты была все это время? Я жду уже три часа.
— Три часа ждешь обеда? — заикаясь переспросила Джинни, все еще пребывая в состоянии шока. — Но сейчас только пять часов. Мы не обедаем раньше половины пятого. — Произнося эти слова, она понимала, что дело не в этом. Гилл ждал три часа не обеда, он ждал ее.
— Где ты пропадала больше трех часов? — Бледно-голубые глаза блестели странным светом в темноте, и сердце ее упало. Он был достаточно пьян, чтобы быть агрессивным, но недостаточно для того, чтобы она могла легко сбить его с толку своей историей. И он еще очень не скоро забудется в пьяном угаре. — Как долго тебя не было в доме? Ты могла уйти в любой момент после того, как я ушел утром. Что ты делала?
— Пойдем в дом, — сказала Джинни очень спокойно. — Ведь нет необходимости вести эту беседу здесь, на холоде и в темноте. — Она нагнулась, чтобы поднять упавшие поленья; сердце ее заколотилось, когда она поняла, насколько уязвимой сделало ее это движение, но она могла думать только о том, что нельзя показать ему свой страх. — Ты не отнесешь поленья, муж? — Она положила два полена в его руки, так удивив его, что он невольно схватил их. Взяв оставшиеся поленья, она прошла впереди него в уже теплую и уютную кухню.
— Ты будешь отвечать? — Гилл кинул поленья в корзину, подняв облако пыли и опилок. — Я хочу знать, где ты была.
— А что, мне нельзя выходить из дома? — спросила Джинни, ставя на огонь сковороду со «сладким мясом»6.
— Я ведь езжу время от времени к Харрингтонам.
— Не смей так нагло говорить со мной. — Гилл оттащил ее от огня; лицо его было искажено жуткой гримасой. Как же он ненавидит ее — так же, как и она его! Джинни только сейчас полностью осознала это. Почему она никогда раньше не понимала всю силу этой ненависти? И ответ у нее уже был готов — потому что она была слишком занята тем, что думала о своей ненависти.
— Тебя не было у Харрингтонов, — заявил в это время Гилл, — потому что я сам был там. У них все в горячке.
— Все? — переспросила Джинни, пытаясь говорить спокойно, чтобы перевести разговор в русло повседневных тем. — Все больны — и Сюзанна, и дети?
— Значит, ты не была там? — В бесцветных глазах блестело торжество. Джинни вздохнула, вырываясь из его рук и возвращаясь к огню; где встряхнула сковороду, чтобы растеклось масло.
— Я и не говорила, что была. Я просто сказала, что время от времени езжу туда.
— Ты что, хочешь обмануть меня, лживая шлюха?! — прошипел Гилл, снова хватая ее. — С кем ты была?
— Гилл, пожалуйста, отпусти меня. Я пытаюсь приготовить тебе обед, масло же подгорит.
— Пропади пропадом этот обед! С кем ты шлялась, женщина?
И в этот момент внутри нее что-то словно оборвалось. Перед ее мысленным взором пронеслись долгие месяцы терпения, когда она подавляла гордый дух Вирджинии Редферн, бесстрашной и дерзкой Вирджинии.
Кортни, которая пошла за армией из-за любви к генералу парламента, которая никому и ничему не позволила помешать ей исполнить свой долг. В эти последние месяцы она склоняла голову перед оскорблениями человека, недостойного даже завязывать шнурки на ее ботинках, делала все, чтобы умиротворить его, терпела публичное унижение от его пьяных оскорблений, и все только потому, что он — ее муж, а она покорно приняла ярмо, которое судьба возложила на ее плечи. Всю последнюю неделю она была напряжена до предела, пытаясь защитить тех, кого она любит, от этого чудовища, называющего себя ее мужем. Но больше у нее уже нет сил терпеть. Тщательно продуманный план, который она изложила Алексу, был отброшен. Пришло время постоять за себя.
— Я не шлюха, но, вероятно, ты должен узнать правду.
Гилл страшно побледнел, руки опустились, он даже попятился.
— Какую правду?
— Ты достаточно часто обвинял меня в том, что у меня есть любовник. Разве тебя удивляет то, что это правда? — холодно сказала она. — Полно, не стоит изображать такое потрясение. Зачем бы тебе постоянно обвинять меня, если ты не верил, что это правда?
— Кто? — хрипло спросил он. — Я убью его. Джинни покачала головой.
— Не думаю, Гилл. — Она чувствовала себя удивительно спокойной, контролирующей ситуацию. Гилл совсем не пугал ее, он был жалок. Если бы она решилась противостоять ему раньше, кто знает, насколько по-другому могла бы сложиться жизнь? В этот момент эйфории Джинни просто забыла, сколько раз она ставила его на место язвительными замечаниями или ледяным молчанием. И она забыла, что произошло однажды, когда, испытывая такую же горечь, как сейчас, она попробовала бороться с ним его же оружием.
И тут Гилл заговорил тихим, напряженным голосом, злобные ругательства сыпались на нее ядовитым потоком. Джинни внезапно почувствовала тошноту; она не могла остановить этот поток грязи, льющийся на нее; ей казалось, что грязь прилипает к ней уже только оттого, что она слушает эти оскорбления.
— Во имя всего святого, остановись! — наконец воскликнула она, пытаясь выйти из жуткого оцепенения. Закрывая уши руками, она кинулась к лестнице.
Ее движение встряхнуло Гилла. Джинни уже больше не владела ситуацией. Он бросился на нее, заломив руку за спину. В ужасе от бесконечной ненависти в его бесцветных глазах Джинни сопротивлялась, как фурия, пиная его ногами, ударяя головой в грудь. Он был ненамного сильнее ее из-за недомогания и чрезмерного увлечением спиртным, но его необузданное бешенство помогло ему взять верх. Когда он ударил ее первый раз, Джинни с абсолютной уверенностью почувствовала, что сейчас повторится то, что не должно было повториться, ведь она сама давала слово. От второго удара у нее зазвенело в ушах, и с нечеловеческим усилием, рожденным крайним отчаянием, она сумела повернуть голову и впиться зубами в его руку, удерживавшую ее запястье.
Гилл взвыл, когда ее зубы впились еще глубже, и она почувствовала вкус крови. Внезапно он отпустил ее руки, а она отскочила от него к двери, понимая, что наверх бежать нельзя, там она окажется в ловушке. С ревом раненого быка он кинулся на нее, захлопывая дверь, которую она только что приоткрыла. Джинни нырнула под его руку и бросилась к другому концу стола, отчаянно оглядываясь в поисках выхода. Его не было. Гилл наступал на нее, кулаки были сжаты, злобные слова все еще сыпались с его губ. С тошнотворным ужасом Джинни вдруг поняла, что он обезумел. Она в одной комнате с сумасшедшим, и до него не достучаться ни словами, ни увещеваниями, он уже доказал раньше, что способен на беспредельную жестокость.
Оцепенев от ужаса, она смотрела, как он берет в руки кухонный нож. Он собирался убить ее! Они были одни в доме, ближайшие соседи — в миле по реке, никаких прохожих здесь быть не могло, никто не услышит ни крика, ни стона — нет, не может быть, чтобы это происходило на самом деле! Внезапно сквозь оцепенение до нее донесся запах гари. Позади нее в уже почерневшем масле в тяжелой сковороде подгорало мясо. Очень осторожно Джинни отступила назад, не сюда глаз с Пила, который надвигался на нее, размахивая ножом. Протянув назад руку, она нащупала ручку сковороды. Ручка была горячая, жгла кожу, но Джинни не обращала внимания на боль, даже почти не чувствовала ее. И когда Гилл кинулся на нее, она швырнула дымящееся содержимое сковороды ему в лицо. Рука с ножом опустилась, задев ее. Гилл закричал, ослепленный горящим маслом, капавшим с его лица, но не отпускал нож и снова двинулся на нее. Отчаяние придало ей сил, и она обрушила сковороду ему на голову.
