— Мисс Беатрис, я прошу арестовать меня и отправить в Чичестер, — безразлично повторил он.
— Что такое? — Гарри с усилием оторвался от шоколадного пирожного. — Что я слышу? Это вы, Тайк, ломаете мои заборы?
— Да, — монотонно повторил старик.
— Нет! — я почти кричала от раздражения и внезапно возникшего страха. — Не верь этому, Гарри! Не будь таким глупым! Ты же видел того, кто убежал прошлой ночью. Это не был старик.
— Это был я, прошу прощения, — старый Тайк повторял это снова и снова. — И сейчас я пришел отдать себя в руки правосудия.
— Хорошо же, мы отдадим вас под суд, и приговор будет очень суровым, — угрожающе повторил Гарри.
— Я знаю, сквайр, — отозвался Тайк. Он знал это лучше любого из нас. Именно поэтому он и был здесь. Я протянула ему руку.
— Гаффер Тайк, я понимаю, чего вы хотите, — обратилась я к нему. — Я не собиралась заходить так далеко. Я могу еще остановить это. Не надо спасать их таким способом.
Он обернулся ко мне. Глаза его стали темными, как у пророка.
— Мисс Беатрис, если бы вы не собирались заходить так далеко, вы бы не стали и начинать. Вы сами сказали нам, что таков порядок. Вы принесли этот порядок к нам. И сейчас этот порядок означает для нас смерть. Вы принесли смерть в Вайдекр, мисс Беатрис. И пусть это лучше буду я, чем кто-нибудь другой.
Задохнувшись от ужаса, я откинулась на спинку стула, и тут вперед выступил Гарри со своей бульдожьей непонятливостью.
— Все, хватит болтать, — заговорил он. — Смотрите, вы расстроили мисс Беатрис. Придержите-ка язык.
Старый Тайк кивнул, и его глаза продолжали смотреть на меня с упреком, пока Гарри звонил, чтобы заказать экипаж в Чичестер.
— Гарри, — настойчиво сказала я. — Эту глупость следует прекратить.
Он заколебался было и обернулся к Тайку.
— Я пришел сдаться вам, — сказал старик. — Но я могу пойти к лорду Хаверингу. Я готов понести наказание.
— Это слишком серьезно, Беатрис, — сказал Гарри, его голос звучал сдержанно, но мальчишеское лицо светилось волнением от таких необычных, страшных событий. — Я сам сейчас же отвезу Тайка в Чичестер и сделаю заявление. Ну-ка, ступай, — грубо велел он Тайку и вывел того из комнаты.
Я смотрела из окна, как проехала мимо меня карета, и не видела, как можно остановить это. Я уже ничего не могла остановить. Я сидела, опустив голову на руки, в течение долгого, долгого часа. Затем я встала и пошла в детскую, к моему сыну, будущему сквайру.
Они повесили его.
Бедного, старого, храброго, глупого Гаффера Тайка.
Двое парней не соглашались признать, что это сделал старик, но суд был так рад, что нашел виновника, что не слушал их. Итак, они повесили его. Гаффер Тайк ровными шагами пошел на эшафот, и его старые плечи были гордо выпрямлены.
Хантер и Фростерли были приговорены к каторге. Хантер заразился лихорадкой и умер, не дождавшись отправки. Рассказывали, что Сэм был все время с ним и Нед умер у него на руках, тоскуя по дому и материнским глазам. Сэма Фростерли отправили на следующем корабле, а его семья получила от него письмо, правда, только одно. Он был сослан в Австралию, — тяжелая и горькая участь для мальчишки, который вырос в самом сердце Суссекса. Он, должно быть, сильно тосковал по зеленым холмам его родины. Говорили, что он умер от ностальгии, — не от жары, не от мух, не от ран, полученных в кровавой драке, — нет, он умер от ностальгии, не прожив и года на чужой земле. Если вам повезло родиться и вырасти в Вайдекре, вы не сможете жить больше нигде.
Я услышала вести об этих смертях с побелевшим лицом, сжатыми губами и с сухими глазами. После смерти Хантера Джон Тайк, баловень всей деревни, исчез. Некоторые утверждали, что он сбежал к контрабандистам, другие — что он повесился в Вайдекрском лесу и его обязательно найдут осенью, когда задуют ветры и сметут с деревьев листву. Как бы там ни было, он исчез. Никто из них никогда больше не будет безобразничать в Экре. А когда соберут урожай, Джон Тайк не закружит меня, как бывало, в огненной джиге, когда двое других хлопали в ладоши, пересмеивались и подталкивали друг друга локтями. И ни один из них не оставит больше следов на земле Вайдекра.
Вместе с ними что-то ушло от меня тоже.
Я не слышала больше биения сердца Вайдекра. Я не слышала пения птиц. Тепло пришло на нашу землю медленно, медленно, будто с трудом преодолевая холода, и мое сердце не согрелось. В лесах стал раздаваться зов кукушки, запели в небе жаворонки, но мое сердце не могло отогреться. Мое сердце не пело. Наступила весна, на проталинах появились первые даффодилы, на лугах зацвели цветы, деревья покрылись блестящей листвой, освободилась ото льда и зажурчала наша Фенни, в Вайдекр пришла весна, но я все не могла оттаять от зимнего холода.
Я не понимала, что происходит. Как будто я оглохла и ослепла. Ничто, ничто в моей жизни не казалось мне реальным, я смотрела на расцветающую и зеленеющую землю словно через призму толстого льда, отделившего меня от всего мира.
Я стала проводить много времени у окна, недоверчиво глядя на зеленеющий сад и леса, продолжавшие жить так, будто ничего не случилось, будто мое сердце билось в унисон со всей природой. Я не отваживалась выходить из дому. Я не могла скакать верхом, поскольку я была еще в трауре. Но мне даже не хотелось этого. Мне не хотелось пойти в поле. Отогревшаяся, влажная почва, казалось, налипала на мои подошвы и тянула меня вниз подобно стоячему болоту, а не нашей легкой, рассыпчатой земле. Когда же я выезжала в коляске, то мне стоило неимоверного труда развернуть лошадь, послать ее в галоп и заставить скакать прямо по дороге.
Весна не казалась мне такой прекрасной в этом году. Она была слишком яркой. Ее зелень до боли резала мне глаза, и я щурилась, пытаясь разглядеть что-нибудь вдали. И солнечный свет проложил глубокие морщины у моего рта и на лбу.
Не знаю почему, мне больше не доставляло никакого удовольствия гулять по моей земле. Точно так же для меня не было удовольствием ездить в деревню. Крестьяне не пострадали из-за нехватки дров в эту зиму. Я очень хорошо рассчитала время для огораживания. Они не могли бы упрекнуть меня в этом. Никто не страдал от холода в этом году по моей вине. Не все я делала плохо.
Но они не верили мне. Подобно тому, как в год нашей любви с Ральфом все цвело, вызванное к жизни моей магией, каждый зеленый росток проклевывался силой моего благословения, так теперь, причина всех несчастий лежала у моего порога. У Соуверов умерла корова, — и это была моя вина, так как ее не пасли на хорошей общинной земле. Один из детей Холлзов заболел, — это тоже была моя вина, так как мой муж, доктор, был далеко, а они другого не могли себе позволить. Миссис Хантер сидела у погасшего очага и без слез плакала, потому что ее сын умер. Это была моя вина, сказали они. Это была моя вина.
