Ознакомительная версия.
Луиза нахмурилась, нервно теребя четки у пояса. Что это? Обычное недомогание и причуды, или проявление того нездорового состояния, которое наблюдается у женщин в первую пору беременности?
Она решила разузнать все сама, нанеся королеве в полдень положенный визит.
– Мне сообщили, что по утрам с вами бывают головокружения? – с самой сочувствующей улыбкой осведомилась она.
Мэри вдруг вспылила.
– Было бы удивительно, если бы их не было! О, великий Боже, кто я – пленница или королева? Меня держат в башне, не позволяют и носа высунуть на волю, окна мои зарешечены, на двери засовы, кругом стража. Целыми неделями я сижу в темноте, дышу дымом от камина, не вижу света Божьего... Да любой бы на моем месте расхворался!
С ней просто случилась истерика. Она металась по комнате, заламывала руки, и рыдала. Постоянный страх, тоска и одиночество нашли выход в потоках слез.
Луиза спокойно наблюдала за ней. Королева, одетая в траурное платье с тугим лифом и узкими, плотно зашнурованными рукавами, казалась особенно худенькой. Беременна ли она? И что это за истерика? Вызвана ли она заключением и одиночеством, или это вспышка раздражительности, часто случающаяся у беременных женщин? Луизе трудно было судить. Сама она в пору своих беременностей не испытывала никаких присущих большинству женщин в положении неудобств. Её материнство было ей в радость, а не в тягость.
– К чему эти рыдания, мадам? Вы ведь королева, и должны понимать, что ваше вынужденное заточение объясняется соображениями не только церемониального, но и практического характера: ведь, если вы беременны, крайне важно установить, что отец ребенка именно король.
– О, тогда вы можете быть спокойны – последний раз я находилась в опочивальне с покойным государем полтора месяца назад.
Мари лгала, назвав срок, когда была с Чарльзом. Она тут же увидела, как изумленно взметнулись тонкие брови герцогини.
– Ошибаетесь, ваше величество. Последний раз вы провели ночь с Людовиком Валуа четырнадцатого октября, то есть более двух месяцев назад.
– Тогда, если вам все так хорошо ведомо, зачем этот фарс, это заточение? Не лучше ли отпустить меня домой, в Англию? Я ведь неустанно пишу об этом моему брату-королю!
Она знала, что её корреспонденция тщательно изучается. Мэри посмотрела на Луизу, и со страхом увидела, что лицо той вдруг стало откровенно злым. Резко обозначились морщины у искривленного рта, и вмиг она превратилась в старую злобную фурию – словно душа этой-женщины отпечаталась на лице, проступив из-за благопристойной маски-улыбки.
– Вы лжете! Все, чего вы хотите, моя красавица, это остаться королевой Франции! Вы клянчите меня выпустить вас раньше срока, чтобы на свободе объявить о своей беременности, и ваш брат-король начал с нами войну за права вашего так называемого наследника, посеял раздоры среди французской знати, и чтобы к военной интервенции во Франции прибавилась гражданская смута среди сторонников и противников моего Франциска!
– О нет! Я на такое не способна! Все, чего я хочу – это спокойно жить, выйти замуж и там, вдали от всех, спокойно...
Она осеклась, чуть не вымолвив «родить ребенка», и с леденящим ужасом поняла, что обе они разговаривают так, словно с её беременностью и так все ясно. Мэри заметила, что и Луиза поняла это. Её красивые руки заходили ходуном, на щеках выступил багровый румянец. Зубы сверкнули в улыбке, как оскал зверя.
– Я загрызу тебя!.. – почти задыхаясь, вымолвила она. – Загрызу, если ты, шлюха, станешь на пути моего сына.
Какого труда стоило юной вдове взять себя в руки! Ведь она всегда знала, на что способна эта женщина.
– Мадам Луиза, я могу поклясться на Библии, что не беременна от Людовика.
– От Людовика – да. Но если вас обрюхатил твой смазливый выскочка Саффолк, или кто-либо ещё: паж, швейцарец, конюх? Слишком прыткая вы особа, чтобы не подставиться кому угодно, только бы остаться на троне. Анна де Боже рассказывала, в каком беспутстве вы проводили ночи, когда Людовик умирал. И я скорее сгною вас заживо или велю скрутить вам шею и объявлю, что вы свалились с лестницы, чем позволю заявить о беременности!
Теперь Луиза говорила откровенно. Слишком долго она таила в себе ненависть к рыжей англичанке. И эта тварь осмелилась едва ли не намекать, что ждет ребенка!
– Берегись, рыжая сучка! Ты в моих руках. Англия далеко и...
– Довольно! – резко прикрикнула Мэри.
Она с отвращением видела злую улыбку её тонкого рта, холодный блеск широко поставленных зеленых глаз, испарину на бледных впалых щеках. Луиза казалась ей безобразной и опасной. Ядовитой...
– Убирайтесь вон, вы, старая скользкая ящерица, и не смейте больше появляться у меня! Иначе я запущу вам в голову первым, что попадет мне под руку. Кто же тогда будет так опекать права вашего ненаглядного Цезаря?
Мэри была в ярости, и от сознания своей беспомощности действительно могла выполнить угрозу. Луиза это поняла, отшатнувшись от королевы, но, подойдя к двери, все же взяла себя в руки и оглянулась с холодной улыбкой.
– Эти угрозы только осложнят ваше положение. Ящерица, гм!.. – Луиза была задета. – Смею заметить, что мой символ не ящерица, а саламандра – животное, не боящееся огня. И спешу сообщить вам, что у меня есть ещё один символ – сова, птица мудрости и ночной охоты. Теперь я буду охотиться на певчую птичку Мари. И молите Бога, чтобы мои когти не истерзали вас в кровь!
Благородная дама вышла, хлопнув дверью. Мэри без сил опустилась в кресло. Она была измучена и напугана, чувствуя себя и в самом деле маленькой птицей в когтях совы: ни рвануться, ни освободиться... Она огляделась. Черная комната, черная кровать, черные шторы. Могила, в которой она погребена заживо. Она и то, что зреет в ней. Новая жизнь и, возможно, её смерть. Ибо эта женщина-ящерица ни перед чем не остановится.
Вошла баронесса д’Омон, глядя на юную вдову недобрым взглядом. Не подходя к Мэри, она уселась на постель в углу, где обычно ночевала, чтобы и ночью следить за королевой Благородная дама, служившая ещё Анне Бретонской, а на самом деле, шпионка и поверенная Луизы. Мэри не могла видеть. Подойдя к узкому окну и чуть приоткрыв его, она вдыхала сырой зимний воздух, словно миазмы, оставшиеся в комнате после Луизы, отравляли её. Вскоре, после звона колокола, королева увидела за решеткой сада вереницу бернардинок, прошествовавших в часовню: монахини в темных одеждах шли вереницей за своей настоятельницей, за ними, опустив на головы куколи, двигались послушницы в сером.
«Святые сестры, молитесь за меня!» – мысленно попросила Мэри. Не раздеваясь, она легла на кровать. Сколько ещё она сможет таиться, сколько выдержит? Брэндон... Во всем виноват он, и её безмерная, глупая любовь, её неудержимая страсть к его ласкам, заставлявшая её бегать к Чарльзу по переходам дворца. Пока он не уехал к другой... Но ведь он оставил Жанну! И где он сейчас? Наверное вернулся в Англию и ни о чем не догадывается. Но что бы Брэндон мог сделать, если бы даже знал? Мэри заставляла себя сердиться на него, хотя понимала, что в случившемся виноваты они оба. И ещё бывали минуты, когда она смутно осознавала, что ей ничего так не хочется, как вновь оказаться рядом с ним. Она по-прежнему любила, ждала и скучала по нему.
Ознакомительная версия.
