Ночь сменяла день, день – ночь, но в этой ярко освещенной, с зашторенными окнами комнате Мэри утратила чувство времени, ни на шаг не отлучаясь от больного. Когда Вэл спал, она отдыхала на низких стульях в углу, на которые ей указала Мари Лаво. Порой, прислонившись головой к стене, Мэри дремала, но малейшее движение или крик Вэла тут же будили ее. Однажды она проснулась в тревоге и подбежала к нему, но он мирно спал. Тогда она поняла, что ее встревожила тишина. Звон колоколов прекратился. Она вернулась в свой угол, возблагодарив Бога за эту тишину.
Тихо, молча заходила в комнату Мари Лаво. Иногда она садилась рядом с Мэри. Они шепотом обменивались короткими, странно отрывистыми фразами и снова надолго погружались в молчание. От нее Мэри узнала, что Вэл приехал в город за доктором для своих больных лихорадкой рабов на плантации, потому что доктор, которого он обычно приглашал к ним, отказался ехать туда второй раз. Приступ сразил Вэла в отеле.
Узнала она и кое-что о долгой переписке Вэла с Мари; их дружба вызвала в ней жаркую волну зависти и ревности, которая поразила ее и одновременно заставила устыдиться своих чувств. Она вынуждена была признаться себе, что до сих пор любит этого человека всеми силами души. Любит, несмотря на все, что произошло или могло бы произойти между ними. И не только физически, как она когда-то убеждала себя. Она любила его всем своим существом – ее сердце, мысли, душа принадлежали ему.
Поняла она и то, что Мари Лаво любит его не менее сильно, хотя и иначе. Теперь, когда они старались сделать все возможное, чтобы спасти жизнь этого человека, которого обе любили, между ними возникла некая особая близость.
Они обтирали его пылающее от жара, беспокойно мечущееся тело, утирали кровь, которая текла из его ушей и ноздрей. Мэри придерживала его плечи и голову, а Мари вливала ему в рот бульон или лекарство. Их движения были четкими и согласованными и тогда, когда им приходилось поддерживать его сотрясающееся от спазмов тело – больной желудок отказывался принимать даже жидкую пищу.
– Хоть несколько капель да останется в нем, – говорила Мари. – Это поддержит его.
И пока Мэри обмывала ему рот, Мари приводила в порядок его тело. Вместе они переворачивали его набок, чтобы сменить на громадной кровати простыню.
Мэри никогда не спрашивала Мари, что за снадобья она ему давала. Они приносили ему облегчение, а это главное. Она готова была заложить душу самому дьяволу, лишь бы спасти Вэла. Она слышала, как в другой части дома туда-сюда сновали люди, там были и негры, и белые, они говорили по-французски и по-английски, просили целебных снадобий, заговоров от лихорадки.
Иногда она сама выходила на минутку во дворик позади дома – по нужде или просто чтобы дать дождю омыть ее пропахшую потом одежду и тело. Из передней ей иногда был виден колдовской алтарь в комнате напротив. На нем горели черные свечи и стояли небольшие вазы, в которые был насыпан какой-то разноцветный порошок, а в центре – тонкие фитили. По бокам бронзового ящика с опаленными краями были помещены фигура Девы Марии и распятие, вырезанные из темного дерева. Внутри ящика слышался глухой шелестящий звук – там день и ночь извивались змеи.
Мэри это мало трогало. Все снадобья и заговоры не помогли Мари Лаво снять беспокойство Вэла, зато помогли ее, Мэри, присутствие и рукопожатие. Ему была нужна она. Только она.
Спустя часы, а может быть, и дни после того, как прекратился звон колоколов, они услышали глухой, отдаленный шум взрыва. От неожиданности Мэри выронила на пол чашу с водой, которую держала в руках.
– Что это? – прошептала она.
– Пушки палят, – ответила ей Мари. – Они стреляют из пушек по облакам. Думают, что это пробьет брешь в гнилых испарениях, вызывающих лихорадку. – Ее голос был полон презрения. – Потом начнут жечь смолу. Зачем – неизвестно. От этого никогда не было никакого толка. Будут объяснять – врать, конечно, как всегда, – что делают это для того, чтобы лихорадка утихла. Лжецы. По их приказу прекратили траурный звон колоколов, хотя всем известно, что люди все еще умирают. Сейчас умирает до двухсот человек в день.
Число это поразило Мэри.
– Но только не Вэл.
– Нет, не Вэл, – сказала Мари.
Наступил день, когда он проснулся с ясной головой, осознавая окружающее. Мари кормила его, поднеся чашу с бульоном к его губам, Мэри придерживала его голову сзади. Застонав, Вэл протянул руки к чаше, пытаясь наклонить ее пониже.
– Есть хочется, – отчетливо произнес он и выпил бульон большими жадными глотками.
Потом его вырвало, и он, измученный, вновь погрузился в забытье.
– Он поправится, – сказала Мари. – Сегодня он усвоил уже половину. Сейчас ему нужны не столько лекарства, сколько хорошая, обильная еда.
В тот же день, а может быть, на следующий день или вечер он неожиданно громко застонал. Мари и Мэри обе дружно подскочили к нему из своего угла. Он стонал и стонал, все громче, жалобнее, протяжнее. Мари коснулась его щек, пощупала пульс на напрягшейся шее.
– Это кризис, – сказала она. В голосе ее слышался страх. Живот Вэла вздымался, мышцы напряглись и казались каменными. Мэри слышала, как Мари шепчет слова молитвы, и присоединила к ее молитве собственную, молчаливую. Вдруг ядовито-черная неописуемо зловонная жидкая масса выплеснулась меж ягодиц Вэла на белую простыню. Мэри инстинктивно отшатнулась назад. Ее чуть не стошнило.
– Он будет жить! – в волнении вскричала Мари Лаво. – Это не рвота. Его тело победило болезнь, он будет жить. – Схватив тряпки, что были под рукой, она начала быстро обтирать тело Вэла. Через секунду они оказались насквозь пропитанными зловонной массой. Мари швырнула их на кровать. – Быстрей же, – скомандовала она, – принеси мне еще тряпок из кухни. Он скоро проснется. Нужно его поскорей обтереть.
Мэри послушно побежала выполнять ее указание. Она шарила в шкафах с бельем, как вдруг услышала голос Вэла. Он казался слабым, но веселым:
– Откуда, черт возьми, эта вонь?
Голос Мари звучал спокойно и ласково:
– Эта вонь идет от вас, месье Сен-Бревэн.
– Кто это? Уберите эту тряпку с моих глаз. Мари, это ты?
– Я.
– Я что, в твоем доме? Как это случилось? Ничего не помню.
– У тебя была лихорадка. Но теперь ты здоров.
– Помоги мне встать. Мне необходимо принять ванну. И поесть, я просто умираю от голода.
Мэри вытряхивала ящики с бельем, в отчаянии пытаясь отыскать какое-нибудь тряпье. Итак, он пришел в сознание. Ей было необходимо увидеть его.
Она услышала смех Мари:
– Вэл, раздетый, в моей постели! Куда же ты торопишься? Ведь ты мечтал об этом так давно!
Услышав смех Вэла, Мэри похолодела. В этом смехе слышалась любовь.
