Проделав семьсот верст по Туре, дощаники доплыли до Тюменского городка. Кормщик хвалился, что собственными руками заложил град Тюмень вместе со своим товарищем Черкасом Александровым из старой ермаковской сотни и царскими воеводами Василием Сукиным и Иваном Мясным. Мыс между Турой и Тюменкой, где срубили острог, был обжитым. Неподалеку лежали развалины Чинги-Туры, про которую говорили, что ее основал сам Чингисхан. Про хана никто доподлинно не ведал, а название Тюмень пошло от татарского слова тумен, что обозначало десять тысяч воинов, или тьму – великое множество. На этом бойком месте всегда толклась тьма-тьмущая разного торгового люда. Чрез древний Тюменский волок шли караванные пути из Бухары и Самарканда на Волгу, здесь сходились струговые и сухопутные пути к северным землям.
На берегу речки Тюменки ревели верблюды. Бухарские купцы, продав свой товар, собирались домой и сворачивали войлочные юрты. Александр Желябужский не утерпел, пошел подразнить диковинных скотов. Махал руками перед мордой плешивого верблюда, а тот жевал свою жвачку, невозмутимо поглядывая на дворянина. Жевал, жевал, а потом плюнул в дядю, измарав вонючей зеленой жижей его однорядку. Александр ругался немилосердно, грозился прийти утром и перерезать всех верблюдов. Но на следующее утро на Тюменке уже не было ни верблюдов, ни погонщиков. Караван ушел, торопясь в дальний путь до снега.
Кроме татар, Тюмень населяло множество ливонских немцев, литовских людей и ляхов. Повсюду слышалась знакомая польская речь. Немцы попали в Сибирь после Смуты. Кого пленили, кто сам подался за лучшей долей. В Сибири их всех, не разбирая роду и племени, поверстали на царскую службу. Русских недоставало, а литвы и немцев – их что песка на речном берегу. Иван Желябужский сошелся с несколькими немцами. Сначала толковали чин чином, потом разговор перекинулся на веру. Немцы были лютеранами, и дядя начал страстно обличать их ересь. Бабушка Федора, заслышав доносящееся с берега Тюменки имя Мартина Лютера, сильно обеспокоилась:
– Ну что Ване неймется спорить и блажить, ровно в причинном месте свербит! Сказано, изыди прочь от еретика и пребудет на душе покой! Государь Иван Васильевич Грозный во время Ливонской войны заспорил в Нарве с пленным пастором. Сказал ему со смехом: «Ну-ка, немецкий поп, расскажи мне без утайки про свою веру, а мы послушаем и, может статься, свою исконную православную веру переменим, ежели ты нас в свою обратишь». Тот по немецкой дури рад стараться. Обманулся спокойствием царя и начал дерзко толковать про своего Лютера. Царь послушал, послушал, но когда пастор сравнил Лютера со святыми апостолами, взъярился, хлестнул его по лицу плетью и крикнул: «А пошел ты со своим Лютером к такой-то матери!» Не приведут к добру эти споры!
Бабушка как в воду глядела. Прения о вере закончились дракой. Немцы спихнули Ивана в реку. Хорошо, что прибежал Александр и отбил брата. Бабушка ворчала:
– Ах, сынки! Непутевые! Одному верблюд платье обблевал, другого чуть не утопили. Когда вы остепенитесь, горе луковое!
Ссыльные рассчитывали основательно отдохнуть в Тюмени, но оба тюменских воеводы князь Никита Мезецкой и Иван Щелканов в один голос понуждали плыть не мешкая, пока не встала река. Нетрудно было догадаться, что воеводы боялись, что опальная царица зазимует в Тюмени. Пиши потом в Москву, оправдывайся. В Кремле не желают слышать о таких пустяках, как сибирские морозы, а требуют, чтобы царские указы исполнялись без отговорок. Правда, воеводы предупреждали, что, по слухам, на Тоболе объявился бродячий царевич Искерка, сын царя Кучума. Из местности, нарицаемой Пять мечетей, он мутит вогуличей и подбивает их отложиться от великого государя. Но они, воеводы, посылают в Тобольск малый коч с сыном боярским Петром Албычевым и десятью казаками, дабы того бродячего царевича изловить и смуту пресечь. Пусть дощаники плывут под охраной малого коча, и тогда татары не посмеют их тронуть.
Опальным пришлось подчиниться. Через два дня они вновь погрузились на дощаники. Малый коч был готов следовать впереди. Отплытие задерживал сын боярский Петр Албычев, прощавшийся на берегу с женой. В старину детьми боярскими называли младших дружинников, верой и правдой служивших своему боярину, который обязался блюсти их как собственных детей. Когда удельные князья и бояре склонились пред Москвой, их дружинники перешли на службу великому государю. Честью они считались пониже настоящих дворян, к тому же многие были беспоместны или малопоместны. В Сибирской земле поместий и вовсе не жаловали. Земли-то вдоволь, только крепостных крестьян не водилось, а без рабов зачем поместье? В Сибири дети боярские были кормовыми, получали государево жалованье кормом и деньгами наравне с городовыми казаками и употреблялись для разных воинских посылок.
Сын боярский был высок ростом и могуч телом. Ликом пригож, взгляд орлиный, осанка гордая. Русая бородка вилась красивыми колечками, непокорные кудри выбивались из-под шапки. Тетка глянула на него украдкой, зарделась и уже взора оторвать не могла, забыв про мужа. Петр привык к восторженным бабьим взглядам. Он стоял, небрежно обняв за плечи молодую жену, а та прильнула к его широкой груди и рыдала навзрыд.
– Ну, женка, хватит слезы лить. Пора мне в путь-дорогу, – сказал Албычев.
Он подвел рыдающую жену к пожилому ливонцу, взял ее руку и положил ее ладонь в его ладонь. Ливонский немец передал сыну боярскому кошель с деньгами.
– На два года, как уговаривались! – предупредил сын боярский.
Пожилой ливонец солидно кивнул головой. Петр Албычев решительной поступью направился к кочу. Его жена кинулась вслед за ним, но ливонец крепко держал ее за руку. Она упала на землю и заголосила, оглашая отчаянными стенаниями берег Туры.
– Ишь, как баба по тебе убивается! – усмехнулся кормщик. – Изрядно взял?
– Погуляем в Тобольске, – весело хлопнул по кошелю сын боярский. – Ну, отплываем, дед, а то за бабьими проводами до темноты не управимся!
Ссыльные решили, что сын боярский пристроил жену в услужение немцу. Оказалось, так, да не совсем так. Кормщик объяснил, что сын боярский уступил права мужа на два года с условием, что немец вернет жену по истечении оговоренного срока, а буде приживет с ней дите, то оставит его сыну боярскому и его жене. Желябужские, жившие в молодые годы в Сибири, слышали об этом обычае. Но тетка была поражена до глубины души.
– Как? – возопила она, простирая руки к небу. – Муж отдал свою венчанную жену, дабы она возлегла на ложе с другим мужчиной? О сем даже слушать гнусно, а не токмо делать!
Кормщик, наоборот, никак не мог взять в толк причину ее возмущения. Он не видел в сделке ничего постыдного и пытался втолковать дворянке, что не оставлять же бабу одну на время отлучки мужа.
