– Надо жить и терпѣть, и тогда уйдешь туда, въ это чудное небо…
„А развѣ на землѣ нѣтъ никакихъ уже радостей? – какой-то внутренній голосъ спросилъ Вѣру. – Ты посмотри какъ хорошо и тутъ, на землѣ этой! Сколько блеску, радости, жизни“…
Вѣра опять подошла къ окну и поглядѣла на широкій дворъ бабушкина дома.
Голуби цѣлыми стаями вились около конюшни; кудрявая дѣвочка, дочка кухарки, бросала имъ овесъ и весело смѣялась, а красавецъ кучеръ, поигрывая на гармоникѣ, любовался на эту дѣвочку и на ея мать, свѣжую бѣлую женщину красивую и здоровую.
Она вдова была, и въ домѣ говорили, что кучеръ зимою женится на ней по любви.
Красавица-баба давала кормъ курамъ и мѣшала что-то бѣлыми красивыми руками въ корытѣ, а сама смѣялась надъ какими то словами жениха и все поглядывала на него, да на дочку, – любовно ласково поглядывала, а жизнь ключемъ била въ этой сильной молодой красавицѣ и просилась наружу.
„Вотъ живутъ же, – подумала Вѣра, – наслаждаются и долго будутъ жить“…
Вѣра залюбовалась этой дворовой идилліей и какъ будто повеселѣла, тяжелыя думы прошли, забылись…
Кто-то хлопнулъ тяжело калиткою; цѣпная собака взвилась на дыбы, загромыхала цѣпью, и залилась яростнымъ лаемъ.
Вѣра повернула голову по направленію къ калиткѣ и увидала вошедшаго на дворъ.
Это былъ молодой человѣкъ лѣтъ двадцати трехъ-четырехъ, высокаго роста, стройный, одѣтый очень хорошо, но безъ того бьющаго въ глаза шика, который служитъ признакомъ франтовства и къ русскому человѣку не идетъ, несвойственъ русскому человѣку, какъ, напримѣръ, не пошло бы къ французу русское одѣяніе. На вошедшемъ была лѣтняя сѣрая пара, при бѣломъ жилетѣ и сшитая не по послѣдней очень уродливой, кстати сказать, модѣ, а такъ, какъ это шло къ фигурѣ, къ росту. Пальто, того же сѣраго цвѣта, молодой человѣкъ держалъ въ рукѣ, шляпа была у него мягкая, безъ претензіи на „рембрантовскую“ [1], но и не тотъ противный „котелокъ“, который едва прикрываетъ макушку и почти лишенъ полей. Свѣтлый галстукъ шарфикомъ очень шелъ къ чистому юношескому лицу молодого человѣка.
Кромѣ всего этого Вѣра замѣтила большіе, задумчивые глаза вошедшаго и румяныя полныя губы, опушенныя сверху темными усами.
Молодой человѣкъ попятился немного отъ загремѣвшей цѣпью и яростно залаявшей собаки, улыбнулся на свой напрасный страхъ и посмотрѣлъ на окна дома.
Что-то неотразимо милое и симпатичное было во взглядѣ его темныхъ глазъ, въ его доброй улыбкѣ. Добротою такъ и дышало все его красивое лицо, но въ тоже время, въ очертаніи бровей, въ разрѣзѣ губъ, въ сильной фигурѣ сказывалось и что-то такое, что ручалось и за силу его. Вѣра пододвинулась немного къ краю окна и попристальнѣе разглядѣла вошедшаго.
Онъ между тѣмъ, не обращая уже вниманія на неопасную собаку пошелъ по двору.
– Николаю Васильевичу, особенное наше почтеніе!… Здравствуйте, батюшка! – сказалъ замѣтившій его кучеръ и, бросивъ гармонику, пошелъ навстрѣчу.
– А, Игнатій, ты какъ сюда попалъ? – проговорилъ молодой человѣкъ.
– Живу здѣсь, сударь, на мѣстѣ-съ. Какъ отошелъ отъ Крючковыхъ послѣ смерти самаго, такъ сюда и поступилъ… Вы какъ изволите поживать?…
– Спасибо, живу понемногу… Ольга Осиповна дома?
– Дома-съ… Цыцъ ты, проклятый!… – крикнулъ кучеръ на собаку. – Вотъ дуракъ-то, на своихъ лаетъ!… Давно стало-быть, не были у тетеньки, коли собака не узнаетъ васъ, Николай Васильевичъ?
– Да, давненько… ѣздилъ заграницу, больше года тамъ прожилъ…
– Токъ-съ… Я пойду доложу о васъ, сударь… Да, вы никакъ пѣшкомъ пожаловали?
– Пѣшкомъ.
– То-то молъ, a то бы я ворота отперъ… Эй, Даша, поди доложи хозяйкѣ, Николай, молъ, Васильевичъ Салатинъ, пришли. Невѣста, сударь, моя… Женимся…
Кучеръ оскалилъ бѣлые, ровные зубы и указалъ на побѣжавшую съ докладомъ Дарью.
– Доброе дѣло, – усмѣхнулся гость.
– А вы еще не женились, Николай Васильевичъ?…
– Пока нѣтъ.
– Пора, сударь: одному-то скучно-съ.
Дарья вернулась и сообщила, что Ольга Осиповна „просятъ пожаловать“.
Вѣра прошлась по комнатѣ и опять сѣла на окно.
– Николай Васильевичъ Салатинъ, – проговорила она. – Салатинъ… Фамилію эту я не слыхала, кажется… Да, да, это родственникъ бабушки…
Вѣра имѣла привычку многихъ впечатлительныхъ людей – думать вслухъ, и привычка эта особенно въ послѣднее время вкоренилась въ ней. Дѣвушка очень часто по цѣлымъ часамъ разсуждала сама съ собою.
– Какой онъ красивый! – проговорила она. – И какой у него взглядъ хорошій… Вѣроятно, это очень добрый человѣкъ… А можетъ быть и нѣтъ! Добрыхъ мало, все больше нехорошіе, злые… И всѣхъ хуже я! – вдругъ рѣшила Вѣра и подошла къ зеркалу. Изъ зеркала на нее глядѣло хорошенькое личико, немного блѣдное, матовое, съ нѣжнымъ румянцемъ, съ задумчивыми глазами. Остриженные волосы вились, сбѣгали мелкими колечками на лобъ, воротничекъ сорочки плотно обхватывалъ красивую бѣлую шею.
Вѣра подошла поближе и оглядѣла всю фигуру свою.
– Похожа на мальчика, но если поглядѣть попристальнѣе, узнаешь женщину, – подумала она. – Узнали бы, лучше было-бы… А, пускай, будетъ такъ, какъ суждено… Мнѣ все равно, все равно…
Вѣра сѣла къ столу, взяла книгу, но не только открыла ее, а даже не взглянула на страницы и задумалась.
По лѣстницѣ раздались дробные шаги бѣгущаго человѣка.
– Пожалуйте къ бабушкѣ! – бомбой влетѣла толстая румяная горничная.
– Зачѣмъ? – спросила Вѣра.
– He знаю-съ. Должно быть, къ гостю: гость къ бабинькѣ пришелъ, Салатинъ Николай Васильевичъ, чай въ столовой кушаютъ… Пожалуйте-съ…
Горничная улетѣла, шумя накрахмаленнымъ платьемъ, и что то напѣвая.
Вѣра не вдругъ рѣшилась идти на зовъ бабушки, – какое-то чувство, не то робости, не то конфузливости, удерживало ее. Долго стояла дѣвушка въ нерѣшимости, долго оглядывала себя въ зеркало и поправлялась передъ нимъ, нѣсколько разъ бралась за скобку двери и возвращалась.
Но идти было надо и Вѣра рѣшилась наконецъ.
Салатинъ сидѣлъ за столомъ и пилъ чай, когда вошла Вѣра. Онъ привѣтливою улыбкою встрѣтилъ ее и, не дожидаясь, пока бабушка представитъ ему „внучка“, подалъ Вѣрѣ руку.
– Здравствуйте, молодой человѣкъ! – проговорилъ онъ. – Я уже слышалъ объ васъ отъ Ольги Осиповны и заочно знакомъ съ вами. Позвольте теперь познакомиться поближе: Никорай Васильевичъ Салатинъ – къ вашимъ услугамъ, родственникъ вашей бабушки, а слѣдовательно и вашъ…
Салатинъ крѣпко пожалъ руку Вѣры и ловкимъ движеніемъ, не вставая съ мѣста, подалъ ей стулъ, продолжая съ ласковою улыбкою глядѣть на нее и любуясь смущеніемъ „хорошенькаго юноши“.
