— Пойду помоюсь, — наконец сказал он.
— Люк принес воды из родника. Когда закончите, рагу уже будет готово.
Он зашел за фургон и налил воды в тазик. Сняв рубашку, удивился, отчего так вспотел. И сколько ни обливал лицо и грудь холодной водой, никак не мог ощутить желанной прохлады.
Лидия слушала, как он плещется, когда вдруг прибежали Атланта и Мэринелл Лэнгстоны. В грязной потной ручонке Мэринелл держала букетик лютиков.
— Мы принесли вам цветов, Лидия, — сказала Мэринелл, сияя белозубой улыбкой. Двумя днями раньше они принесли ей показать только что вырванный окровавленный зуб Зика.
— Какая прелесть, — воскликнула растроганная Лидия и взяла полевые цветы из ручонки девочки.
— Понюхайте, — велела Мэринелл, пихая цветы прямо в нос Лидии.
— Они так хорошо пахнут, — поддержала более застенчивая Атланта.
Она отгадала замысел девочек, но не стала портить им веселья: поднесла лютик к носу и притворилась, что с наслаждением нюхает. А когда опустила букет, ее нос оказался испачкан желтой пыльцой. Девочки покатились со смеху.
— Обманули, обманули, — запели они.
— Ах вы! Что же вы наделали? — Лидия вспомнила, как когда-то они играли в эту игру с мамой. С тех пор ей не с кем было играть. Она вытерла нос.
— Эти цветы очень идут к вашему платью, — сказала Мэринелл. — Правда, Атланта?
— Очень идут.
— Ну что ж, раз идут… — Лидия расстегнула верхнюю пуговку платья, с таким трудом застегнутую Ма. Дышать стало легче, но она боялась, что слишком обнажилась. Тогда она укрепила стебельки цветов в петельке и цветами прикрыла незатегнутый лиф.
Если бы она взглянула в зеркало, то увидела бы, что цветы придали ее облику черты прелестной чувственности. Впрочем, она ничего не знала ни о чувственности, ни о соблазнительности. Хотя она познала мужчину и родила ребенка, но понятия не имела о романтических материях. Плотская любовь в ее восприятии была чем-то насильственным, она не могла себе представить, чтобы женщина могла сама к ней стремиться.
Росс по другую сторону фургона слышал их болтовню, но не вслушивался, думая о своем. Приятно вернуться домой, когда ужин на костре и кофе заварен, но ведь эта девушка обязана ему еще большим. Он ведь принял ее, не так ли? Когда у нее не было крыши над головой, разве он не принял ее и не уступил свою постель?
Он натянул чистую рубашку. Она присматривает за Ли и делает это хорошо, ничего не скажешь. Младенец растет не по дням, а по часам. Он очень поправился, с тех пор как она кормит его, и уже не выглядит таким слабым и тщедушным. Держа в руке зеркальце для бритья, Росс стал причесывать мокрые волосы. Когда он причесывался в последний раз? Он не помнил. И совершенно не понимал, почему сейчас вдруг озаботился этим. Может быть, потому, что Виктория учила его: джентльмен должен стараться выглядеть презентабельно, выходя к обеду, даже если не переодевается, а остается в рабочей одежде. Разумеется, не потому, что эта девушка принарядилась. Разумеется, не из-за нее. Они просто вынуждены некоторое время прожить рядом друг с другом. И он подумал, насколько будет проще, если они станут поддерживать хорошие отношения. Ма позвала девочек к своему костру, и они убежали. Лидия ложкой попробовала рагу. Почти готово.
— Добрый вечер! — раздался мелодичный мужской голос с легким южным акцентом.
В этом голосе не было ничего устрашающего, но Лидия испугалась. Ее сердце забилось учащенно. Минуту назад мимо нее проследовала Леона Уоткинс с девочкой-подростком, с дочерью, как предположила Лидия. Они прошествовали, глядя строго вперед и высоко задрав носы. Девочка попробовала было метнуть на Лидию любопытный взгляд, но Леона демонстративно дернула ее за руку. И если человек, который сейчас заговорил, хочет над ней посмеяться, то она ему этого не позволит.
Не желая показать испуга, Лидия с вызовом подняла глаза. Перед ней стоял молодой человек, несколькими годами моложе Коулмэна. На нем был белый костюм с голубым жилетом, из кармана свисала золотая цепочка. Он снял широкополую шляпу, обнажив голову в каштановых кудрях. У него были добрые и печальные голубые глаза, белая кожа и очень яркий румянец на щеках.
Лидия молчала, удивленная доброжелательностью, которую выражало его лицо вместо ожидаемой ею издевки.
— Позвольте представиться, мисс Лидия. Уинстон Хилл, к вашим услугам. А это Мозес, — указал он на стоявшего рядом высокого могучего негра в черном костюме, белой рубашке и черном галстуке. В его волосах и бровях мерцали нити седины, но лицо было гладкое, без морщин.
Лидия была так потрясена этой парой с изысканными манерами, что, не подумав, сказала первое, что пришло ей в голову:
— Вы знаете мое имя?
Уинстон Хилл улыбнулся:
— Я приношу свои извинения, но действительно по лагерю ходят слухи о вас и вашей замечательной красоте. И я счастлив убедиться, что на этот раз восторги не преувеличены.
Она покраснела, впервые услышав такую похвалу своей внешности.
— Очень приятно, — ответила она.
— Так вы присматриваете за новорожденным сыном мистера Коулмэна? Сколь похвальное и милосердное занятие, особенно в свете вашей недавней потери.
Она никогда не слышала, чтобы говорили так красиво. Слова лились из четко вылепленных губ плавно, как мед.
— Спасибо. Но это совсем нетрудно, он прекрасный ребенок.
— Я не сомневаюсь. Я восхищался красотой и мужеством его матери, не говоря уже о достоинствах его отца. — Он поднес ко рту льняной носовой платок и покашлял. Почему-то при этом он очень смутился. — А теперь мы с Мозесом хотим пожелать вам доброго вечера. Если мы чем-то можем быть полезны, мы к вашим услугам, лишь дайте знать.
— Благодарю вас. Непременно, — пробормотала Лидия, сконфуженная такой галантностью.
— Надеюсь. — Он улыбнулся открытой белозубой улыбкой. — О, добрый вечер, мистер Коулмэн.
Лидия оглянулась и увидела, что позади у входа в фургон стоит Росс и смотрит столь же тяжелым и злобным взглядом, сколь открыт и дружелюбен был взгляд мистера Хилла. Едва кивнув, он процедил сквозь зубы:
— Добрый вечер, мистер Хилл, Мозес.
— Не смеем отрывать вас от ужина, мисс Лидия.
И, не успела она сообразить, что он собирается сделать, он поклонился, взял ее руку и поднес к губам. И его губы коснулись тыльной стороны ее ладони. Остолбенев, она смотрела, как он надел шляпу, кивнул ей и удалился, сопровождаемый Мозесом.
Она посмотрела на свою руку, которую только что поцеловали. Непривычная к таким жестам, вытерла ее об рукав платья и через плечо оглянулась на мистера Коулмэна. Его лицо было черным, как туча, в глазах злость, а нижняя губа презрительно кривилась.
