Золото блестело в лучах солнца, проникшего в гарем. Дурные предчувствия охватили ее: «Что, если Хепри поймает ее с этим древним ожерельем Мерет и захочет использовать его силу, чтобы подчинить ее?»
— Нет. Я не могу. — Бадра положила ожерелье на диван.
Жирное лицо евнуха исказилось гневом. Он резко повернулся к Жасмин:
— Ты несносна, Жасмин. Тебе было велено оставить лошадей наших гостей в покое, а ты крутилась около них целую неделю. Подойди ко мне, сейчас ты будешь наказана.
Девочка вынырнула из-за шелковой занавески. Ее большие темные глаза стали еще больше.
— Простите меня, — закричала она. — Я обещала больше так не делать. Вы сказали, что не будете бить меня. Вы обещали!
Масуд взял курбаш — плетку из крокодиловой кожи, которая висела рядом, и со свистом рассек им воздух. Жасмин сжалась в клубочек. Бадра закрыла рот рукой, чтобы не закричать. Не надо шума. Если она поднимет шум, Масуд будет жестоко бить девочку.
— Нет! Пожалуйста! — умоляла Жасмин.
Бадра забыла о своих страхах и перехватила толстую руку Масуда. Он швырнул ее на пол. Она обхватила руками его ногу. Масуд сделал шаг к плачущей девочке, волоча Бадру за собой по полу.
— Я прошу тебя, пожалуйста, не бей ее! — умоляла она.
— Только одна вещь спасет ее.
Бадра снизу посмотрела в непреклонное лицо Масуда. Затем перевела заплаканные глаза на дрожавшую на диване Жасмин. Она сделала свой выбор.
Через несколько минут, вернувшись в гостиную, она заставила себя улыбаться Рашиду. Она сказала ему, что хочет купить свободу одной рабыни, чтобы по крайней мере одна девочка не страдала так, как страдала она в детстве.
Ее друг внимательно посмотрел на нее:
— Бадра, с тобою все в порядке?
— Нет, Рашид. Нет.
Подавленная, она покидала бордель шаркающей походкой. Ум ее был в смятении. Она чувствовала себя проклятой.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Лондон, февраль 1895 года
Новые брюки были слишком тесны в бедрах.
Он даже застонал от боли, когда портной стал одергивать на нем новый костюм из тонкого сукна. Кеннет Тристан, герцог Колдуэлл не смог сдержать крика, когда брюки стиснули ему пах. Он пробормотал арабское проклятие своему портному, уподобившемуся кровожадной самке шакала из пустыни.
— О, я боялся этого, милорд. Мой новый помощник снял неточные мерки. Просто вы крупнее, чем он определил, — в смущении объяснил седоволосый портной. Он опустился на колени и стал смотреть на нижнюю часть торса Кеннета с таким интересом, с каким его повар-француз изучает кусок мяса.
— Проклятье, заберите их, пока они не сделали меня евнухом!
Портной сконфуженно взглянул на него:
— Извините, милорд, я не понимаю, что вы сказали…
Английский Кеннета был почти безупречен, но его арабский акцент заставлял многих в недоумении поднимать брови.
Хепри скрипнул зубами и произнес фразу так отчетливо, как только мог:
— Снимите их. Брюки мне тесны.
Стоя перед ним, портной заломил руки:
— Я прошу простить, милорд. Боюсь, придется прислать моего нового помощника, чтобы он как следует снял ваши мерки.
— Пришлите женщину. Женщины знают, как правильно снимать мерки. Поверьте мне, — прорычал Хепри.
Суетившийся вокруг него Фландерс застыл от ужаса. Перед смертью дед Кеннета составил для него подробную инструкцию по соблюдению правил приличия. Он надеялся, что это поможет его внуку быстрее освоиться в английском обществе. Однако этого, увы, не произошло.
— Не надо женщины, милорд. Люди из вашего благородного окружения придут от этого в ужас.
Вечно надо оглядываться на всех этих пэров и других аристократов, которые смотрят на него свысока, потому что он, по их мнению, приехал из варварской страны.
Кеннет взглянул на портного, который снимал с него брюки, сверху вниз:
— Брюки не подходят по длине для моих ног.
— Помните, милорд, не следует говорить «нога» или упоминать любую другую часть тела, — инструктировал его Фландерс. — В благовоспитанном обществе, конечно. Правильно сказать «конечность».
Всегда подсказывают ему, как говорить, что сказать. Кеннет взорвался:
— Если уж речь пошла о ногах, то почему же стол у меня в столовой покрыт скатертью? Ножки стола украшены ручной резьбой, разве ее не следует показывать?
Голос Фландерса дрогнул:
— Потому что известно, что… вид ножки стола… возбуждает мужчин. Их не показывают.
Боже милостивый! Английские джентльмены приходят в возбуждение от вида изогнутой ножки стола?
Ох уж эта странная западноевропейская культура! Униженный месяцами подсказок, поучений и инструкций, Кеннет большими шагами пересек гардеробную и вошел в соседнюю гостиную, обитую шелковыми обоями и обставленную лакированной мебелью в викторианском стиле. Нагнувшись, он стал разглядывать бюро из атласного дерева.
За спиной слышался обеспокоенный голос назойливо следующего за ним по пятам Фландерса:
— Извините, милорд, но что вы делаете?
— Изучаю ножки бюро. — Он выпрямился. — Странно, но это меня вовсе не возбуждает.
Подавив гримасу неудовольствия, Хепри вернулся в гардеробную, готовый терпеть новые муки. В комнату важно вошел юный помощник повара. Кеннет почувствовал досаду. Его повар-француз готовил жирные сливочные соусы, которые его желудок плохо переваривал. Но было принято пользоваться услугами дорогого повара, и поэтому в доме Кеннета по высокой рекомендации появился Помера, нанятый лично его кузеном Виктором.
— Извините, милорд, но шеф-повар хотел бы узнать, что вы предпочитаете сегодня на ужин: цыпленка или мясо?
Кеннет встретился взглядом с Фландерсом.
— Скажите ему, что я желаю… куриные грудки.
Фландерс поморщился.
— Да. Замечательные, мясистые белые грудки. Я очень хочу грудки. Чем они больше, тем лучше.
Не поняв скабрезности слов герцога, поваренок кивнул и вышел.
Кеннет стоял в своей роскошной гардеробной и размышлял. Вся его жизнь теперь была регламентирована — у него был дворецкий, чтобы открывать дверь, горничная, чтобы разжигать камин, слуга, чтобы подавать кофе в постель… А повар вдобавок обеспечивал ему несварение желудка.
Портной вынул длинный шнурок.
— С вашего разрешения я еще раз сниму мерки, милорд.
Пришлось подчиниться. Кеннет стянул рубашку и остался только в шелковом белье. Он вытянул руки, чувствуя себя ужасно глупо. Портной протянул шнурок от верхнего завитка волос у него под подбородком до запястья. Никакого уважения. Все напоказ.
— И все-таки это следует делать женщине, — упрямо возразил он. — Я знаю одну, вполне подходящую.
