Он внезапно и стремительно поднялся со стула и предложил мне руку. Я приняла ее после того, как усадила его сестру на стул.
Провожая меня до двери, Тревор сказал:
— Мне жаль, что вы были вынуждены пройти через это, мисс Рашдон. Но вы должны сознавать, что, оказывая услуги этой семье, вы обязаны ясно представлять сложившуюся ситуацию. Наша жизнь здесь необычна, даже далека от мирной жизни провинциального аристократического семейства. Если вы примете решение остаться, я должен вас предостеречь относительно Николаса — вам следует быть с ним крайне осторожной и осмотрительной. Его настроение непредсказуемо и меняется очень быстро. Если у вас появятся сложности в общении с ним, вы должны немедленно сообщить об этом мне.
Я кивнула.
Тревор открыл дверь.
— Доброй ночи, мисс Рашдон.
Дверь за мной затворилась. Я стояла в темноте, среди холода и тишины, а голова моя лихорадочно работала, и в ней метались противоречивые мысли. Возможно, что я неправильно судила о Николасе Уиндхэме. Кажется, все на свете считали его безумным, но более того, не только безумным, но и способным совершить убийство. Может быть, я никогда и не знала его по-настоящему. Может быть, я верила в свои фантазии, столь же наивные, как фантазии ребенка. Да, я не знала его. Никогда не знала.
Я сделала от двери всего лишь шаг, когда она отворилась снова. Я приостановилась, и в это время из комнаты выскользнула стройная фигура Адриенны Уиндхэм. Адриенна не сводила с меня глаз, пальцы ее судорожно придерживали у горла плотно запахнутый халат, а я смотрела, как из ее губ вырывается тонкая струйка пара и растворяется во мраке.
— Мисс Рашдон, — обратилась ко мне Адриенна слабым голосом. —Да?
Адриенна сделала ко мне несколько шагов. Когда мы оказались стоящими лицом к лицу, она улыбнулась, улыбка ее была краткой — продлилась не более мгновения.
— Вы были очень добры, — сказала она. — Боюсь, что Тревор не одобряет эмоции. Он у нас стоик. Вы понимаете, у него такая профессия. Он не может вести себя иначе.
— Да, — согласилась я.
Еще больше понизив голос, Адриенна продолжала:
— Помогите Николасу, если сумеете. Тревор считает, что единственное, что мы можем сделать, — примириться с его поведением. Я его принять не могу. Понимаете? Но я не могу и помочь Николасу. Я все еще слишком сердита на него за то, что он так меня подвел. Видите ли, мы с Ником прежде были очень близки, но с того момента, как он заболел…
Она замолчала и некоторое время рассматривала свои руки, потом заговорила снова:
— Это как если бы вы любовались самым прекрасным созданием в мире и вдруг заметили, что на нем появились ужасные шрамы, что оно изуродовано. Я просто не могу его видеть, не могу смотреть на него, и это меня пугает.
Я коснулась руки Адриенны, стараясь успокоить ее.
— Может быть, он тоже испытывает страх, миледи, — предположила я.
Она подняла на меня глаза.
— Вы… вы останетесь с ним? Поможете ему? Он отчаянно одинок. У него никого нет, кроме сына. Ребенок — смысл его жизни, потому что только он принимает Ника таким, какой он есть. Если бы не мальчик…
— Я понимаю…
— Вы мне верите?
— Конечно.
Уже обернувшись к двери, она, прежде чем ее закрыть, бросила на меня последний взгляд.
Снова вокруг сгустилась темнота. Внутри меня сковал холод, и единственное, о чем я могла думать, — это о ребенке, находившемся во власти Ника. И тут я поняла, что должна делать, что мне следовало предпринять в такой же степени ради себя, как и ради него.
И тут я услышала смех, тихий и низкий, столь же холодный, как порыв сквозняка, поднимавший и раздувавший мои юбки и заставлявший меня дрожать. Он был таким же иллюзорным, как тень, в которой я стояла, чернее темноты, он заполнял пустоту коридора. Смеющийся мужчина шагнул в пятно света, и я смогла разглядеть, что на нем смокинг зеленого бархата и белая батистовая рубашка. Шейный платок дорогого белого шелка небрежно завязан и сколот булавкой из нефрита величиной с кошачий глаз, тускло поблескивающей в свете свечей.
— Вы видите, — сказал он, — вы видите…
Я стояла в своей комнате, прислушиваясь к шагам милорда, становившимся все глуше по мере его удаления. Снова наступила тишина. Когда-то я мечтала о покое уединения, но эта гулкая тишина действовала на меня угнетающе, и я вздрогнула. До этой минуты я не сознавала, насколько одинока…
А теперь каждой клеточкой почувствовала свое одиночество.
Попытавшись отделаться от этого ощущения, я переоделась в ночную рубашку и забралась в постель. Неотрывно глядя на ровное пламя свечи, стоявшей на моем туалетном столике, я снова и снова пыталась убедить себя, что поступаю правильно. Назад пути не было.
Пламя свечи затрепетало, и к потолку поднялась тонкая струйка черного дыма.
Вдруг послышался крик, долгий, пронзительный, полный муки, от которого руки мои задрожали, а сердце чуть не остановилось.
Спрыгнув с постели, я бросилась к окну и открыла его, жадно вдыхая ворвавшийся в комнату ледяной воздух. И снова раздался крик, теперь уже отдаленный. Прислушиваясь, я решила, что он шел откуда-то со стороны конюшни. Впрочем, я была напугана, и слух мог меня подвести.
Подавив в себе дрожь, я сказала вслух:
— Генриетта. Это всего лишь Генриетта.
Потом я закрыла окно, задернула портьеры и снова забралась под одеяла. Я еще долго сидела на постели, прижимая к груди подушку и глядя на ровное пламя свечи.
Я снова видела во сне темноту. Клейкую, удушливую темноту. Она омывала все мое тело, холодная и липкая, и я старалась побороть, разогнать ее изо всех сил, полная страха, что не смогу с ней совладать. Если я не потороплюсь, они придут: они схватят меня за руки, за ноги, за юбку. Они будут бранить и стыдить меня. Они будут угрожать отрезать мои волосы. Они будут бить меня или морить голодом. Они могли бы даже убить меня.
«Помогите, — звала я на помощь, обливаясь слезами, — помогите мне, пожалуйста. Где же Джером?» — «Умер». — «О, нет! Нет!» — плакала я.
Я оттолкнула подушку, пытаясь подняться, заставляя себя проснуться, открыть глаза, говоря себе, что это всего лишь сон, уже почти проснувшись и спуская ноги с кровати. Стараясь сосредоточить все свое внимание на своей маленькой комнатке, я вдыхала холодный воздух с такой силой, что закашлялась. «Ты в безопасности», — внушала я себе. Из темноты не тянутся ко мне цепкие руки. Да и темноты вокруг меня нет.
Пламя свечи уже чадило, догорая. Неровное оранжевое пятно прыгало, слабо освещая стены и мебель в комнате: комод, кресло с высокой деревянной спинкой, покрытой красивой резьбой — на ней были вырезаны розовые бутоны. Свет плясал, оттого что в комнате царил сквозняк, задувавший из-под двери, и потому вид и размеры вещей были искажены.
