– Конечно, – ответила я, глубоко вздыхая при изложении этой неубедительной версии. Однако я не стала возражать, потому что это было бы бесполезно. Реджинальд был рад оставить меня, а я направилась к леди Сьюзан, мучимая любопытством услышать ее объяснения.
– Разве я не говорила вам, что в конце концов ваш брат никуда не уедет? – сказала она с улыбкой.
– Да, вы действительно говорили это, но я надеялась, что вы могли ошибиться, – сказала я очень печально.
– Я бы не рискнула высказать такое мнение, – ответила она, – если бы в тот момент мне не пришло в голову, что это его решение уехать было вызвано разговором, которым мы были заняты этим утром и который завершился к его большому неудовольствию из-за того, что мы так и не поняли друг друга. При этой мысли я решила, что тот несчастный спор, в котором мы, возможно, оба были одинаково неправы, не должен лишить вас общества вашего брата. Если вы помните, я немедленно вышла из комнаты и решила не терять времени и исправить, насколько могла, эти ошибки. Дело в том, что Фредерика была решительно настроена против супружества с сэром Джеймсом.
– Неужели ваша милость может возражать и не согласиться в этом с ней? – воскликнула я с некоторой горячностью. – У Фредерики светлая голова, что нельзя сказать о сэре Джеймсе.
– Я очень далека от того, чтобы сожалеть об этом, дорогая моя сестра, – сказала она, – напротив, я благодарна за то, что моя дочь проявила столь достойный знак здравого смысла. Сэр Джеймс, конечно, ей не пара / его мальчишеские манеры усугубляют его положение/, и если бы она обладала достаточной проницательностью и способностями, которые я желала бы видеть в ней или знала бы, что она обладает ими в такой мере, я не была бы так склонна к заключению этого брака.
– Странно, что вы одна не подозревали о здравом смысле вашей дочери.
– Фредерика никогда не ценила себя по достоинству; ее манеры были по-детски робкими и застенчивыми. Кроме того, она боится меня и почти не любит. При жизни ее отца она была избалованным ребенком; с тех пор я вынуждена была более строго относиться к ней, и это оттолкнуло ее от меня; она не отличалась также блеском своего ума, талантом или силой интеллекта, которые способствуют развитию человека.
– Вернее, ей не повезло с воспитанием и образованием.
– Одному Богу известно, моя дорогая миссис Вернон, как хорошо я сознаю это, но мне хотелось бы забыть все обстоятельства, которые могли бы бросить тень на память того, чье имя свято для меня.
Здесь она притворилась, что плачет. Но у меня уже кончилось всякое терпение.
– Однако, что ваша милость может сказать мне о ваших разногласиях с моим братом?
– Они возникли из-за поступка моей дочери, что подтверждает отсутствие у нее рассудительности, а также из-за ее боязни меня, о чем я уже говорила. Она написала письмо мистеру Де Курси.
– Я знаю об этом, но вы запретили ей говорить с мистером Верноном или со мной о причине ее страданий. Что же ей оставалось делать, как не обратиться к моему брату.
– Боже мой! Какое же превратное у вас сложилось обо мне мнение! Разве вы можете допустить мысль о том, что я знала о ее переживаниях? Неужели вы считаете, что моей целью было сделать собственное дитя несчастным и что я запретила ей говорить с вами по этому вопросу из опасения, что вы расстроите мой дьявольский план? Разве я, по вашему мнению, лишена естественного, искреннего чувства? Как вы можете подозревать, что я способна обречь ее на бесконечные страдания, если считаю ее благополучие своим первейшим долгом?
– Эта мысль, конечно, ужасна, но что вы скажете по поводу ваших намерений, когда вы настаивали на ее молчании?
– Какая польза, дорогая сестра, могла бы быть от какого-либо обращения к вам, как бы ни обстояли дела? Почему я должна обременять вас просьбами, которые мне не по душе? Это было бы нежелательно для нее, для вас и для меня самой. Если я приняла решение, то не желаю вмешательства другого лица, независимо от его дружеского расположения ко мне. Верно то, что я ошибалась, однако я сама верила, что была права.
– Но что же это была за ошибка, на которую ваша милость так часто ссылается? Что является причиной столь невероятного заблуждения относительно чувств вашей дочери? Разве вам неизвестно, что она испытывает неприязнь к сэру Джеймсу?
– Я знала, что это совсем не тот человек, которого бы она предпочла, но была уверена, что причиной такой неприязни не было осознание его недостатков. Однако, моя дорогая сестра, вам не следует столь подробно расспрашивать меня по этому поводу, – продолжала она, нежно беря меня за руку. – Я честно признаюсь, что в этом есть некоторая тайна. Фредерика делает меня очень несчастной. Ее обращение к мистеру Де Курси причинило мне особенно сильную боль.
– Что вы имеете в виду, упомянув о тайне? Если вы думаете, что ваша дочь так расположена к Реджинальду, то ее неприязнь с сэру Джеймсу заслуживает не меньшего внимания, чем если бы ее неприятие Джеймса было вызвано осознанием его глупости. И почему, ваша милость, вам следовало ссориться с моим братом из-за его вмешательства, от которого, вы должны знать, он по своему характеру не отказался бы, если его так горячо просили об этом?
– Характер его, как вам известно, довольно вспыльчивый, и он пришел с намерением разубедить меня, будучи так сильно растроган состраданием к этой обиженной девочке, этой скорбной героине! Мы не поняли друг друга. Он считал меня более виноватой, чем я в действительности была; я же расценивала его вмешательство как действие, менее заслуживающее прощения, нежели я полагаю сейчас. Я действительно чувствую уважение к нему и была очень обижена, когда узнала, что это мое расположение к нему было так недостойно вознаграждено. Мы оба излишне погорячились, и, конечно, виноваты оба. Его решение уехать из Черчилля соответствовало его настроению; однако когда я поняла его намерение, и в то же время стала думать, что, возможно, мы не поняли друг друга, то решила объясниться с ним пока не поздно. Ко всем членам вашей семьи я всегда испытывала известное расположение, и, признаюсь, мне было бы очень больно, если бы мое знакомство с мистером Де Курси окончилось столь печально. А теперь я могу добавить лишь то, что, поскольку убеждена в справедливой неприязни Фредерики к сэру Джеймсу, я немедленно поставлю его в известность о том, что ему следует оставить какие-либо надежды жениться на ней. Я корю себя за то, что, правда невинно, заставила ее так переживать в связи со всем этим. Она будет полностью вознаграждена, насколько это в моих силах; если ей, как мне, дорого ее собственное счастье, если она способна к мудрому рассуждению и может, как надлежит, владеть собой, то теперь она может стать более покладистой. Прости меня, моя дорогая сестра, за то, что отняла у тебя драгоценное время, но виной тому мой собственный характер. После этого объяснения, надеюсь, мне не грозит перспектива упасть в вашем мнении.
