Неужели я влюблен? Неужели я не на шутку влюбился в девушку, которую впервые увидел не более сорока восьми часов тому назад? Я, который ухаживал за всеми мисс Балдерби и почти отдал свое сердце Люси Седжвик, сестре доктора; более года находился, с дозволения родителей, в переписке с Кларой Карпентер, которая променяла меня самым бессовестным образом на какого-то пастора, — я, который ругал любовь, эту глупую страсть. (В конторке, на которой я пишу, хранится длинный локон волос мисс Карпентер, завернутый в лист почтовой бумаги, с короткой, колкой надписью Свифта: «Только женские волосы».) Неужели я наконец пойман прелестными, томными глазками и рафаэлевским профилем? Неужели я, невредимо миновавший столько огней, сжег себе крылья при первом дуновении этого нового пламени? Я разом сделался десятью годами моложе, и сердце мое забилось рыцарской любовью к этой прекрасной незнакомке. Я старался вразумить себя, поднимал на смех свою любовь, но, несмотря на все, я увлекался этим новым для меня чудным, одуряющим чувством. Приехав домой, я дал извозчику пять шиллингов. Не обязан ли я был прибавить ему за то, что он провез меня не по простым улицам, а по волшебному царству?
Что я ел в тот день? Смутно помню, что ел вишневый пирог, телятину, жареную рыбу с соусом из анчоусов. Мне казалось, что обед продолжался часов шесть кряду, и все-таки пробило всего семь часов, когда мы удалились в гостиную, а мисс Вентворт должна была приехать только в половине восьмого. Племянница моя горела нетерпением и беспрестанно подбегала к окошку посмотреть, не идет ли ее новая учительница. Она могла бы избавить себя от подобных хлопот, если б обратилась ко мне, ибо, усевшись в кресло с газетой в руках, я видел всю дорогу, по которой должна была пройти мисс Вентворт. Глаза мои часто с газетных столбцов устремлялись на пыльную улицу; вскоре увидел я зонтик, довольно полинявший, и стройную фигуру, спешившую к нашим воротам; затем показалось лицо, которое для меня было прелестнее всех на свете.
С тех пор мисс Вентворт приходила к нам три раза в неделю, и не знаю почему, но даже гаммы вовсе не беспокоили меня. Я читаю книгу или газеты или гуляю по лужку в течение урока. Временами долетает до меня чудный голос Маргариты (я буду называть ее в дневнике Маргаритой — так приятнее, чем мисс Вентворт). К концу урока маменька просыпается от послеобеденного сна и настоятельно приглашает Маргариту выпить чашку чаю. Мы садимся за чайный стол и разговариваем при тусклом свете угасающего дня или мерцании лампы. Мы говорим о книгах, и по какой-то странной игре случая вкус и понятия Маргариты совершенно сходны с моими. Мисс Карпентер ничего не смыслила в литературе: называла Карлейля дураком и только притворялась, что любит Диккенса. Я одолжил Маргарите некоторые из моих книг и нашел завядшую розу в страницах Вильгельма Мейстера, когда она мне возвратила это сочинение. Я вложил розу в конверт и запечатал. Пора, кажется, сжечь волосы мисс Карпентер.
Прошел всего месяц с того вечера, когда я увидел объявление в окошке вандсвортского магазина, но Маргарита и я сделались друзьями. В продолжение целого года переписки мисс Карпентер и моя особа не могли сойтись никоим образом; а с Маргаритой мне даже не нужны слова, которые бы сказали, что я понят. Взгляд, улыбка, движение ее прекрасной головки — все это служит лучшим ответом, чем глупые письма мисс Карпентер. Последняя принадлежала к числу девушек, называемых эффектными, и называла Байрона душкой, а Шелли — ангелом; но, если б вы прочли ей какой-нибудь стих, она не сумела бы сказать, чей он — Байрона или Бен-Джонсона. Совсем другое дело Маргарита — какое чудное имя! Если бы я не опасался, что новозеландец вздумает напечатать этот дневник, я, кажется, покрыл бы все его страницы этим дорогим именем. Если б новозеландец, как скромный человек, только описал бы мой восторг, я не имел бы ничего против этого, но он в моих возгласах легко может найти пищу для критической статьи о нравах и обычаях английских влюбленных XIX века. Поэтому я постараюсь умерить свой восторг и не очень распространяться о моей милой Маргарите. Но как смею я так ее называть? Ведь может опять явиться какой-нибудь пастор!
По-видимому, мы уже старые друзья с ней, но я ничего не знаю о ее прошлой жизни. Она никогда не говорит о своем семействе. Раза два упомянула о своем отце и хотя с нежностью, но с тяжелым вздохом; мне кажется, что ей горько, тяжело произносить его имя.
Несмотря на всю нашу дружбу, она ни разу не позволила мне проводить ее домой, хотя маменька и предлагала ей мои услуги. Она отговаривается тем, что привыкла ходить и днем и ночью одна. Она, по-видимому, ничего не боится, и, действительно, только дикий зверь решился бы побеспокоить такое чистое, чудное создание».
VII
Спустя тридцать пять лет
На пристани Джозеф Вильмот терпеливо ожидал прихода «Электры». Появление парохода было встречено радостными криками встречающих.
Пассажиры начали сходить на берег около одиннадцати часов. Среди них было много детей с английскими няньками; трое или четверо мужчин с военной осанкой; несколько дам с более или менее загоревшими лицами; три лакея и мужчина аристократического вида, лет около пятидесяти пяти, щегольски одетый, в черной, высокой шляпе и лакированных сапогах. Его одежда очень походила по цвету и покрою на платье, выбранное Джозефом Вильмотом.
Этот мужчина был Генри Дунбар. Высокий, широкоплечий, с седыми волосами и усами, он держал высоко голову, и гордая улыбка играла на его красивом лице.
Джозеф Вильмот неподвижно, как статуя, стоял среди встречающих и рассматривал своего старого предателя.
— Несильно же он изменился, — прошептал Вильмот, — очень мало изменился. Горд, самолюбив и жесток был он прежде — горд, самолюбив и жесток он теперь. Он постарел, пополнел и поседел, но все тот же человек, каким был тридцать пять лет назад. Это видно по его лицу.
Когда англо-индиец оказался на берегу, Вильмот подошел к нему.
— Вы мистер Дунбар? — спросил он, снимая шляпу.
— Да, я мистер Дунбар.
— Я к вам от конторы, с улицы Св. Гундольфа, сэр, — отвечал Джозеф. — Я имею письмо к вам от мистера Балдерби. Я прислан встретить вас и предложить свои услуги.
Генри Дунбар сомнительно взглянул на него.
— Вы не служите в конторе? — спросил он.
— Нет, мистер Дунбар.
— Я так и думал. Вы не похожи на конторщика; но кто же вы такой?
— Сейчас объясню вам, сэр. Я заменяю другого человека, который заболел дорогой. Но теперь нет времени говорить об этом. Я пришел предложить вам свои услуги. Не прикажете ли посмотреть за вашими вещами?
