И вдруг он скорчился, извернувшись в путах, словно что-то ища.
– Моя камера! – попробовал он произнести, но его голосовые связки, наполнив его болью, лишь скрипнули. При виде его диких движений, женщина широко открыла глаза и даже отпрянула от него, не сводя глаз с его рта. А он снова проговорил одними губами: – Моя камера.
Рот пронзило болью, он попытался снова, но только захрипел. Женщина, однако, поняла по губам, и этого было вполне достаточно, чтобы вызвать ее ликование.
– Камерон, – прошептала она, словно не веря.
Он хотел ее поправить, но не смог.
– Майк Камерон, – произнесла она громче, как будто это были волшебные слова. – Камерон... только представьте!
Она заулыбалась и сплела руки перед собой в довольном жесте:
– Слава Богу, мистер Камерон. Я знала, что вы сможете!
Она что, полоумная что ли? Она была похожа на ту колдунью, которая ему привиделась в его кровати рядом с ним, только она имела ухоженный, опрятный вид, и взгляд ее не был безумным. И все же, она действовала так, как будто у нее не все были дома, поэтому он решил при первом удобном случае отделаться от нее.
Теперь она повернулась к окну. Со спины казалось, что она вытирает себе глаза. Но какого черта она плачет над ним?
Когда она снова повернулась к нему, он попытался сказать:
– Меня зовут не Камерон, – но боль еще раз пронзила его горло, и различить получившийся звук было невозможно.
– Не пытайтесь говорить, мистер Камерон. В ваш рот и горло попали некоторые посторонние предметы, поэтому так сильно и болит. Пожалуйста, лежите смирно.
Он попытался сесть, но она быстро подошла и попыталась удержать его, уперевшись холодными руками в его грудь.
– Пожалуйста, мистер Камерон, – умоляла она, – пожалуйста, не надо. Вы еще не в том состоянии, чтобы двигаться. Если вы пообещаете не подниматься, я уберу сдерживающие вас бинты.
Она уставилась в его немигающие глаза, полные недоверия к ней.
Он придирчиво осмотрел ее и пришел к заключению, что она не сильнее десятилетнего мальчугана, но выражение ее глаз говорило о том, что она сделает все возможное, чтобы усмирить его. Каждый раз при попытке пошевелиться, у него зверски болели какие-то мышцы. Это отбило у него желание бороться даже с такой малышкой, как эта колибри. Мужчина нахмурился и удостоил женщину едва заметным кивком. Тогда у него в изголовье раздался режущий звук, а потом еще один– в ногах, и женщина отошла в сторону, унося обрывки марли. Но освобожденные члены отказывались повиноваться больному.
– Дорогой мой, теперь вы сами видите, насколько вы слабы, мистер Камерон, – она опустила его онемевшую руку и начала ее искусно массировать. – Пусть кровь вернется в руку... Через минуту все станет нормально. Однако, вы все же не двигайтесь, пожалуйста. Я оставлю вас одного на какое-то время, чтобы приготовить вам поесть. Вы были без сознания два дня.
Кровь вдруг ринулась обратно в руку, как весенний ливень, вгоняя повсюду горячие иголки. Мужчина ахнул и изогнулся, но звук причинил ему боль в горле, и он изогнулся еще больше. Он попробовал ругнуться, но о г этого заболело еще сильнее, кожа будто готова была взорваться, поэтому, смежив веки он подчинился. Женщина зажала неподвижную руку у себя под мышкой, а он лежал подле нее, прислушиваясь к звукам легких ударов, которыми она похлопывала по руке. Звук получался такой, как будто она лепит пирожок с мясом. Потом мужчина уже ничего не чувствовал, а открыв глаза обнаружил, что его рука покоится на простыне, а женщина ушла из комнаты.
Его правое колено было приподнято. Когда он попытался напрячь его, на лбу и подмышками выступил пот. «Что за черт!» – подумал мужчина и взглянул вниз на свой обнаженный торс. На правом бедре красовалась белая заплата. Он поднял правую руку, чтобы ощупать повязку, и его охватил новый приступ боли, который на этот раз гнездился в руке. Казалось, какая-то гигантская лапа сжала руку в медвежьем рукопожатии. Тогда левой рукой он ощупал намокшие, прилипшие к телу тряпки, прикрывавшие его пах, но ничего не понял. Пощупав вокруг себя, он обнаружил переброшенную через левую ногу простыню, скрывавшую его мужское достоинство. Просыпаться обнаженным в постели женщины было для него не в новинку, но просыпаться в постели такой женщины, как эта! Да чтоб ему провалиться!
Доносившийся откуда-то звон заставил его посмотреть по сторонам. Звук шел от дверного проема. Мужчине захотелось узнать, давно ли он здесь находится. Комната выглядела, как сад какой-то старой девы – кругом одни цветы! Он не сомневался, что это комната той самой женщины, так похожей на колибри. Возле букета он заметил два портрета в овальных рамках, а на скамье под окном – открытую книгу, из которой выглядывал хвостик закладки. На маленьком кресле-качалке лежала вышитая подушка, а рядом на полу стояла корзинка с вязаньем. У одной стены – бельевой шкаф, у другой – туалетный столик.
Сквозь дверной проем в комнате, которая, скорее всего являлась гостиной, было видно зеленое бархатное канапе, около него – стол с лампой, на которой были нарисованы розы. «О Боже, еще цветы!» – подумал мужчина. Далее виднелся угол окна с кружевными занавесками и со шторой с кистями. Гостиная задаваки, подумал он и удивился, как, черт возьми, он оказался здесь.
– А вот и мы, мистер Камерон.
Его глаза открылись, он вскочил и тут же сморщился от боли.
– Я приготовила легкий бульон и чай. Это не много, но мы некоторое время должны в ущерб вашему аппетиту щадить горло.
Она держала резной деревянный поднос, с краев которого треугольниками свешивались уголки салфетки.
«Бог мой! – подумал он, – вы только посмотрите на это!» Возможно, она сама вышивала эти уголки. Держа поднос одной рукой, она расчистила место на ночном столике. Мужчина был удивлен, увидев, как поднос, натянувший ее блузку, выявил упругую грудь. Она одевалась так, словно не хотела, чтобы кто-нибудь в мире заподозрил, что она вообще ее имеет! Но уж что-что, а как разглядеть приличную грудь, он знал. Он следил за ней, пока она пересекала комнату по направлению к бельевому шкафу и брала подушку. Когда она подошла, чтобы подложить ее ему под голову, он вновь уловил дуновение крахмального, свежего запаха, исходившего и от подушки, и от самой женщины, и вспомнил о многих ночах, проведенных на полу сырой брезентовой палатки, когда у него было только полуистлевшее одеяло. Как только она завела руки ему под голову и приподняла ее, волны боли распространились от отдельных мышц по всему телу, он зажмурился и отрывисто втянул в себя воздух. Когда боль унялась, до него донеслись слова женщины:
– Я принесла кое-что, чтобы вы освежили рот. Это содовая вода.
