– Да, Генри, мы предадим забвению случившееся. И все будет как прежде.
Их взгляды встретились и замерли. С ее лица сбежала улыбка. Слова были обманом, и оба это понимали.
Все изменилось безвозвратно.
Тем временем буря за стенами пристанища пошла на убыль.
В большом зале Ганлингорна царило оживление. В огромном камине пылало огромное бревно. Стол на возвышении, за которым сидели Дженова и Генрих, стоял близко от огня, ибо камин не мог согреть все уголки большого зала. Снаружи сквозь гул пира доносились завывания ветра. Едва Дженова и Генрих достигли Ганлингорнского замка, как вновь испортилась погода. Снег валил не переставая. Пламя множества свечей не рассеяло зимнего сумрака.
Генрих не мог бы вернуться в Лондон даже при желании. Но, как ни странно, подобного желания он не испытывал, хотя привык к суете двора. Его взгляд скользил по собравшимся в зале. За одним из столов в окружении воинов его отряда сидел Рейнард. Склонившись над тарелкой, Генрих не прислушивался к разговорам, как обычно, думая о том, что сейчас творится за пределами Ганлингорна.
Улыбаясь чему-то, что сказала ей одна из фрейлин, Дженова наклонилась, и спускавшаяся ей на плечи вуаль открыла взгляду локон блестящих каштановых волос. Когда к Генри подошел слуга подлить в его серебряный кубок красного вина, он вновь перенесся мыслями на север. К заботам, что одолевали его до получения послания Дженовы.
Пока король Вильгельм улаживал свои дела по другую сторону Ла-Манша, его бароны не ощущали на себе его властного, неусыпного взгляда. Хотя архиепископ Ланфранк, занимавший трон как регент, успешно справлялся со своими обязанностями, некоторые из молодых баронов вели себя неблагоразумно, проявляя неосторожность. Генрих заподозрил, что Роджер, граф Херефорд, и Ральф, граф Норфолк, говорят о государственной измене. Но говорить и делать – не одно и то же. Они скрывали свои намерения. Генрих надеялся, что король по возвращении вразумит их, пока не поздно. Одного присутствия Вильгельма достаточно, чтобы пресечь подобного рода разговоры.
– Присматривай за моим королевством, – сказал ему перед отъездом король. – Делай все, что сочтешь нужным, если возникнет необходимость. Я тебе доверяю, Генрих.
Король Вильгельм знал, что за обаятельной улыбкой Генриха скрывается беспощадность, на которую можно положиться в момент кризиса. Генрих раздавит любого, кто поднимется против короля; он не раз это доказал.
Он давно заглушил свою совесть.
Но чувствовал себя совершенно беспомощным, когда дело касалось Дженовы, когда сегодня пополудни они оставались наедине. Почему он не мог взять то, что она предлагала? Почему не мог радоваться ей, отбросив в сторону всякие сожаления? Ему пришлось признаться себе, что она его единственная слабость, его ахиллесова пята. Его совесть. Если в нем и сохранились остатки совести, то имя ей было Дженова…
– Милорд Генрих?
Генрих повернул голову и увидел сына Дженовы. До этого мальчик сидел подле матери на другом конце стола, опекаемый фрейлинами.
Генрих смотрел на мальчика с чувством легкого беспокойства. За все это время он провел в его обществе не более минуты-двух. У него было привлекательное лицо и большие зеленые глаза. Может, он нездоров? Не все доживают до периода созревания. Может, именно поэтому лорд Болдессар решил женить сына на Дженове, видя для себя шанс в ее несчастье?
– Милорд Генрих? – повторил мальчик, потянув его за коричневый бархатный рукав с малиновым расшитым обшлагом. Генрих, имевший при дворе славу модника, расправил образовавшуюся на ткани морщинку и деланно улыбнулся:
– Да… э…
Как же мальчика зовут? Он снова запамятовал. Но мальчик как будто не заметил заминки или не придал ей значения.
– Вы должны прийти завтра и посмотреть, как я езжу верхом, лорд Генрих, – продолжал он беспечно. – Мама говорит, что я слишком мал, чтобы ездить верхом, но я сильный. Мне уже пять.
На взгляд Генриха, малыш не выглядел сильным. Казалось, легкое дуновение ветерка может свалить его с ног. Из его рукавов торчали тонкие, как прутики, запястья, штаны свободно болтались на костлявых ногах.
– Так вы придете?
Голосок Рафа прозвучал настойчивее. Точно, его звали Раф.
– Да, конечно, – вежливо ответил Генрих, не собираясь выполнять обещания.
Однако он не мог взять в толк, почему Раф хочет, чтобы он пришел взглянуть, как он ездит на лошади. Кто он для сына Дженовы? Может, мальчик с кем-то его спутал? С Алфриком, к примеру? Однако Генрих не мог припомнить, чтобы Алфрик уделял мальчику особое внимание, когда был здесь в последний раз.
– Я приду за вами, когда настанет время.
Генрих округлил глаза:
– Какое время?
– Посмотреть, как я езжу верхом!
Раф лукаво усмехнулся, словно это была игра.
– Вряд ли в этом есть необходимость…
– Я за вами зайду, – твердо повторил Раф.
Его хитрая усмешка переросла в улыбку. Милую, обаятельную. Его лицо словно осветилось изнутри и ожило, сияя счастьем. Свою улыбку мальчик явно унаследовал от Мортреда. Только она была невинной, не то, что у отца. Так мог улыбаться Мортред до того, как пристрастился проводить дни и ночи в борделях.
Не успел Генрих что-либо ответить, как Рафа и след простыл. Мальчик вприпрыжку возвращался к матери. Генрих видел, как он потянул Дженову за рукав, почти так же, как его, и Дженова наклонилась, чтобы послушать, что скажет сын.
Ее профиль вдруг показался Генриху совершенным.
Он хотел посмотреть, как она отреагирует на слова сына, не разозлится ли на Генриха за то, что тот дал мальчику обещание, которое не собирался выполнять. Но его отвлек рисунок ее рта, мягкая припухлость выступающей нижней губы и нежный изгиб верхней. У него возникло желание прильнуть к ее губам в поцелуе. Когда он целовал ее в последний раз, то явственно различал вкус диких сладких ягод. И ему не терпелось вновь ощутить этот вкус.
Генрих почувствовал, как вскипает кровь. Она сидела по другую сторону стола, но ему казалось, что он улавливает ее запах. У него затвердело в паху, и он стиснул зубы. Безумие! Зачем мучить себя так, если у него нет шансов владеть ею снова? Генрих сделал еще один глоток вина, пытаясь освободиться от наваждения. В зале полно прелестных женщин, настоящих красавиц. Но ни к одной Генри не влекло так, как к Дженове. Он поклялся никогда больше не думать о ней в этом плане, не прикасаться, не погружаться в нее, не видеть, как раздвигаются в стоне наслаждения ее губы…
Генрих снова приложился к вину и осушил кубок. Поставив его на место, он заметил, что Дженова на него смотрит. Ее рука покоилась на плече сына. Ей явно пришлось не по вкусу то, что сказал Раф, а еще меньше мысли Генриха, которые она прочла. Ее прекрасные зеленые глаза излучали отнюдь не дружелюбие. Они жгли его огнем. Кивнув ей, он поднял пустой бокал, словно предлагал выпить, невольно думая, сколько понадобилось бы ему времени, чтобы превратить ее злость в пылкость желания, если бы только он не обещал больше не прикасаться к ней.
