Вот теперь Мэйтленд и впрямь усмехнулся, только в этой усмешке не было ни грана веселья. Она пугала не меньше, чем пистолет в его руке.
— Я бы, может, вам и поверил, — сказал он, — если б собственными глазами не видел, как вы подали знак застрелить меня.
— Какой еще знак?
— Вы уронили ридикюль — и тогда кто-то выстрелил в меня.
— Ридикюль? Ридикюль?! Я еще, между прочим, потеряла туфельку, шаль и капор! Может быть, и это были знаки пристрелить вас?!
Мэйтленд снова прикусил нижнюю губу, и у Розамунды возникло то же нелепое ощущение. Если он и впрямь смеется над ней, она вскочит и вцепится ему в горло, и плевать на пистолет!
Мэйтленд что-то проворчал себе под нос и уже громче добавил:
— Но ведь вы узнали меня. Я прочел это в ваших глазах. Тогда-то вы и подали знак убить меня.
Боже мой, подумала Розамунда, он не только безумец, но еще и тупица!
— Вас должны были повесить, — терпеливо, точно диктуя, проговорила она. — С какой стати ваш враг, если только он в здравом уме, стал бы убивать вас, если стоило подождать всего один день, и королевский палач исполнил бы за него всю эту грязную работу? Если бы вас повесили вчера, со мной ничего бы этого не случилось. И, кстати говоря, я вовсе вас не узнала. Как я могла вас узнать, если мы никогда не встречались? Просто вы показались мне не таким, как остальные надзиратели, вот и все. И когда стражник закричал, что вы сбежали, я сделала самый очевидный вывод.
Мэйтленд озадаченно насупился.
— Не такой, как остальные? Отчего же тогда никто, кроме вас, этого не заметил?
Розамунда вовсе не собиралась рассказывать, как поразила ее исходившая от незнакомца хищная, мужественная сила. Вот тогда бы Мэйтленд точно над ней посмеялся!
— Да потому, что у вас бегали глаза, — ответила она. — Я только глянула — и сразу поняла, что вы убийца…
Спохватившись, Розамунда прикусила язык, но было уже поздно. Девушка сжалась, ожидая расплаты за свои неосторожные слова, однако Мэйтленд лишь проворчал что-то себе под нос.
— Ладно, — наконец сказал он, — начнем все сначала. Расскажите-ка мне о вашей подружке миссис Трэси и не упускайте ни единой подробности. Я хочу знать, зачем вы приехали в город и с чего бы это дочери герцога снизойти до того, чтобы навещать приговоренного к смерти убийцу. Только на сей раз постарайтесь убедить меня, не то вам будет очень и очень худо.
Его каменно-бесстрастное лицо, недобрый прищур холодных глаз не сулили Розамунде ничего доброго, если ее поймают на лжи. Что ж, у нее нет причин лгать, но ведь этот человек так недоверчив, что не поверил бы и самому господу богу. У него просто мания преследования. Розамунда могла бы поспорить на все свое состояние, что перед сном он заглядывает во все шкафы и под все кровати, чтобы проверить: а не затаился ли там злоумышленник.
Девушка украдкой глянула в окно. Снизу она мало что могла разглядеть, но в одном была уверена: они все еще в городе, потому что колеса кареты все так же грохочут по булыжной мостовой. Куда же они едут? И что сделает с ней Мэйтленд, когда доберется до места? Уж верно не захочет взять ее с собой, ведь она только помешает ему скрываться.
Подумав о том, что может сделать с ней Мэйтленд, Розамунда вдруг с удивлением поняла, что ничуть не боится. Непонятно почему, но сейчас этот человек не казался ей таким страшным, как во время погони. Он по-прежнему обходился с ней жестко, и все же Розамунда ощущала в нем какую-то перемену. Женское чутье говорило ей, что либо Мэйтленд смягчился, либо на деле он вовсе не так жесток, как на словах.
Конечно же, он отпустит ее, когда доберется до цели. Ободренная этой мыслью, Розамунда вернулась к своему рассказу.
— Итак, — сказала она, — все началось с Михаэля, принца Кольнбургского…
* * *
Полчаса спустя Розамунда скрежетала зубами, на все лады кляня свою непроходимую глупость. Это надо же, поверить, будто у Мэйтленда могла проснуться совесть!.. Покуда он и его уродливый подручный, уютно устроившись в герцогской карете, обсуждали, что делать дальше, сама Розамунда со связанными руками лежала под перевернутой лодкой на берегу Темзы, где-то в окрестностях Лондона.
Что ж, по крайней мере перевернутая лодка прикрывала ее от проливного дождя.
Розамунда уже не гадала, убьет ее Мэйтленд или нет. Куда больше сейчас ее занимали мысли о том, когда и как она сама убьет Мэйтленда. Сварить живьем в кипящем масле — эта казнь уже не могла утолить ее жажду мести. В сотый раз она мысленно клялась себе, что Мэйтленд заплатит — и еще как заплатит! — за все ее унижения. Она продрогла до костей, она умирала с голоду, и что самое унизительное, если Мэйтленд скоро не вернется и не освободит ее, у нее попросту лопнет мочевой пузырь. Ненавистный, презренный, дрянной челове-чишка! Отчего он так долго не идет? Что его задержало, будь он проклят?
А задержало Ричарда решение весьма насущной проблемы: что им делать с леди Розамундой Девэр?
— Я бы отдал все сокровища в мире, только б поскорей избавиться от нее, — говорил он Харперу. — От нее одни неприятности. Если она не вернется поскорее к своему папочке, тот потребует от премьер-министра выслать на поиски всю британскую армию. Я не шучу, Харпер. Герцог чрезвычайно влиятелен.
— Постой, но ведь это ты придумал прихватить с собой дамочку! Нужно было нам оставить ее там, возле Ньюгейта!
— Я решил, что ей что-то известно.
— Да что ей могло быть известно?! Тебя ведь должны были повесить, так? Для чего было кому-то убивать тебя, если он мог просто подождать до завтра?
Ричард ухмыльнулся, и в его сощуренных глазах заплясали смешинки.
— Именно это и сказала мне леди Розамунда.
— И она права. Видно, пока ты торчал в Ньюгейте, у тебя мозги сопрели от сырости.
Разговор ненадолго прервался. Харпер протянул Ричарду откупоренную бутылку бренди, которую они нашли в ящике под одной из скамеек. Там же обнаружился набор серебряных кубков, серебряный же ночной горшок и теплые шерстяные одеяла.
Отхлебнув как следует бренди, Ричард вернул бутылку Харперу. Может быть, Ньюгейт и вправду подпортил ему мозги. Сейчас, когда он допросил девушку, недавние подозрения показались ему нелепыми. Она искренне потрясена тем, как в один миг рухнуло ее размеренное, благонравное существование, и, конечно же, винит во всем его.
Легкая улыбка тронула губы Ричарда, когда он вспомнил ее гневную, презрительную реплику: «Если б только вас повесили вчера, со мной бы ничего этого не случилось!»
Харпер, конечно же, прав: не было и нет никакого заговора. Когда во дворе Ньюгейта, в суматохе прогремел выстрел, Ричард тотчас заключил, что его враги как-то пронюхали о подготовленном побеге и явились предотвратить его. Ричард и не думал высказывать свои подозрения Харперу, потому что о побеге знали только трое: сам Харпер и добрые друзья Ричарда, Хьюго и Эбби Темплер. Узнай они о подозрениях Ричарда, оскорбились бы не на шутку: ведь это означало бы, что кто-то из них предатель.
