Но Марианна, теряя голову от страха, не хотела ничего слышать. Госсеку пришлось самому объявить ей, что он запрещает репетировать больше одного часа в день и поручает Аркадиусу де Жоливалю запирать в остальное время пианино на ключ, чтобы она наконец согласилась хоть немного отдохнуть. Надо было также запереть арфу на чердаке, а гитару в шкафу, чтобы не вводить ее в искушение.
– Я умру, – вскричала она, – или буду иметь успех!
– У вас для этого даже не хватит времени, если вы будете так продолжать, – ответила ей Фортюнэ Гамелен, которая постоянно заставляла Марианну глотать таинственные антильские настойки для поддержания тела и духа и вела ежедневные бои с Аделаидой, ратовавшей за гоголь-моголь. – Вы умрете до того!
Особняк д'Ассельна, такой тихий несколько недель назад, превратился в своеобразный форум, где каждый высказывал свое мнение и давал советы и куда каждый день приходили белошвейки, сапожники, меховщики, модистки и торговцы безделушками. Пронзительный голос портного Леруа, распоряжавшегося всем, раздавался непрерывно. Великий человек провел три ночи без сна, чтобы подготовить туалет для выхода Марианны на сцену, и между делом прохаживался по комнатам с таким отсутствующим видом, что три княгини, пять герцогинь и с полдюжины маршалов думали, что умрут от ужаса… За пятнадцать дней до императорской свадьбы Леруа занимался исключительно красавицей певицей!
– Этот вечер будет моим триумфом, или он не состоится, – повторял он, перематывая километры тюля, атласа, парчи и золотого сутажа к величайшему изумлению бумагомарателей из газет, расписавших в своих статьях, что у Марии-Стэллы будет туалет, перед которым померкнут женские уборы сказочно богатых султанов Голконды.
Говорили, что она будет усыпана алмазами, что на ней будут даже драгоценности Короны, что Император приказал вделать «Регент» – его самый большой алмаз – в колье, которое она выставит напоказ, что он пожаловал ей разрешение носить диадему, как принцессе, и тысячу других безумств, о которых парижане болтали с такой уверенностью, что обеспокоенный австрийский посол тайно посетил Фуше, чтобы точно узнать, что из этого всего является достоверным.
В это же время артисты Оперы плакали с досады у дверей Пикара, их директора, запершегося на три оборота в своем кабинете, тогда как труппа театра Фейдо ликовала, словно победители. Не было никого, вплоть до самой захудалой хористки, кто бы не чувствовал себя безмерно польщенным и значительно выросшим в собственных глазах, участвуя в событии подобного размаха.
Последние дни Марианна в сопровождении Госсека и Аркадиуса, очень серьезно относившегося к своей роли импресарио, несколько раз приходила репетировать на сцене и там познакомилась с Жаном Эльвиу, модным тенором, который должен был подать ей реплику в первой части выступления. Молодой женщине не хватало времени, чтобы выучить всю оперу и выступить в ансамбле, поэтому решили, что она представит в первом отделении сцену из «Весталки» Спонтини, одного из любимых Наполеоном произведений, ибо он очень ценил все, связанное с Римом. Сразу после поднятия занавеса будет спет дуэт Юлии и Лициния, после чего Марианна выступит сама с арией Зетульбы из «Багдадского Калифа»; затем последует большой отрывок из «Пигмалиона» Керубини. Второе отделение полностью отдавалось Марианне. Она споет различные арии Моцарта – все австрийское теперь было в моде.
И для молодой женщины все складывалось удачно. Ее очень приветливо встретили новые товарищи, а особенно галантным был Эльвиу, несмотря на свои многочисленные победы, не оставшийся нечувствительным к очарованию новенькой. Он приложил все усилия, чтобы она чувствовала себя уверенно на просторной сцене, размеры которой привели ее в ужас, когда она первый раз на нее вышла.
– Едва зажгутся огни рампы, – поучал он ее, показывая внушительный ряд кинкетов с рефлекторами, – вы уже ничего не увидите в зале. К тому же сначала вы будете на сцене не одна, а вместе со мною.
Чтобы она поскорее привыкла к театру, он поводил ее по нему от подвалов до крыши, показал декорации, ложи, оформленный по вкусу XVIII века зал с розовым бархатом, золоченой бронзой, жирандолями на балконах и громадной люстрой из сверкающего хрусталя. Большая императорская ложа находилась в центре яруса, и Марианна решила, что во время всего представления будет смотреть только на нее.
Она дала себе слово быть спокойной в этот решающий вечер, от которого зависела ее жизнь. Большую часть дня она провела в своей, погруженной в полумрак комнате под наблюдением Аделаиды, уже взявшей в свои руки управление домом и приготовление для Марианны легкой пищи в этот нелегкий день. Никто, кроме Фортюнэ Гамелен, почти такой же измученной ожиданием, как и Марианна, не имел права приблизиться к молодой женщине. А из Тюильри пришли три или четыре нежные и подбадривающие записки.
Несмотря на это, несмотря на заботливость друзей, у Марианны по дороге в театр заледенели руки и пересохло в горле. Она дрожала, как лист на ветру, в подаренной Наполеоном подбитой соболем, великолепной шубе из белого атласа, несмотря на грелки, которыми Агата, ее горничная, заполнила карету. Никогда еще она так не нервничала.
– Я ни за что не смогу, – повторяла она непрерывно Аркадиусу, в своем черном фраке почти такому же бледному, как она, – я ни за что не смогу… Я слишком боюсь!
– Это обычное волнение перед выходом на сцену, – ответил он, демонстрируя спокойствие, которого и близко не было. – Все великие артисты его испытывают. Особенно при первом выходе на сцену. Это пройдет!
У дверей ее уборной Марианну поджидал Эльвиу с громадным букетом алых роз в руке. Он протянул их ей с поклоном и вкрадчивой улыбкой.
– Вы – самая прекрасная! – заявил он своим звучным голосом. – Сегодня вы станете самой великой, и мы, может быть, станем друзьями навсегда, если вы этого захотите…
– Я уже ваш друг, – сказала она, протягивая руку певцу. – Благодарю за вашу поддержку. Я в ней очень нуждаюсь.
У этого светловолосого красавца, в сорок лет сохранившего стройность, уже стало привычкой назойливо разглядывать ее в упор, особенно ее декольте, но он был симпатичным и по-хорошему старался ей помочь. К тому же Марианна привыкла к характерным особенностям этой среды, резко отличавшейся от той, в которой она до сих пор вращалась и где она хотела не просто занять место, а царствовать.
Предоставленная ей уборная превратилась в сад, столько цветов туда принесли. Можно было подумать, что не осталось ни одной розы, ни гвоздики, ни тюльпана во всем Париже, так постарались ее друзья. Там были громадные букеты, присланные Талейраном, Фортюнэ и ее другом банкиром Увраром, Фуше, Дюроком и многими другими. Был и малюсенький букетик от имени застенчивого г-на Феркока и целая охапка фиалок, присланная Наполеоном, содержащая внутри и другой букет: из алмазов, с запиской, удваивающей его цену: «Я люблю тебя, в чем и расписываюсь: Наполеон».
