Вы признаны виновной по всем пунктам выдвинутых против вас обвинений, включая богохульство и прелюбодеяния. Проявив непотребную распущенность, вы дали волю своим низменным желаниям, действуя без оглядки на закон и вынудив Николо Малипьеро нарушить священный брачный обет и предать свою собственную благородную супругу. Позабыв о скромности и целомудрии, вы позволили ему познать вас образом, который порицают и запрещают законы божеские и человеческие. Выказав презрение Господу нашему и ничуть не боясь государства, вы своей волей подавили его угрызения совести и обесчестили равным образом его самого и его семью. Вы виновны в растлении благородного гражданина Венеции, фамилия которого занесена в «Золотую книгу».
Вы, будучи иностранкой и женщиной, не имеете чести, которую могли бы потерять. Вы приговариваетесь к следующему наказанию. В плетеной клетке вы проедете позорным маршрутом от Сан-Марко до Санта-Кроче. При этом вас будут пороть хлыстами, сплетенными из конского волоса и снабженными шипами, нанося удары по спине, почкам, печени, селезенке и сердцу. На голове вы будете нести позорную деревянную корону, разрисованную изображениями ваших непотребств. Перед вами будет идти герольд, громким криком перечисляя ваши преступления, особенно когда вы будете проходить мимо мест, где совершали их. При этом вы будете сносить оскорбления словом и действием, которые выразят вам достопочтенные горожане, швыряя в вас в своем праведном гневе различные предметы. От Санта-Кроче вас отведут на Пьяцетта Сан-Марко, где между колоннами вы взойдете на помост Справедливости. Там вам выжгут клеймо в форме буквы «S» – за ваше злонамеренное, черное искусство stregoneria – на обеих щеках и верхней губе. После этого вы будете навечно изгнаны из Венеции.
Если когда-либо после этого выяснится, что вы вернулись в Венецию, вас ожидает следующее наказание: вам отрежут нос и с кровоточащей раной прогонят по улицам. Вам отрубят правую руку, которой вы осквернили наши алтари и наших благородных вельмож, и повесят ее вам на шею на цепи. После этого вас отведут на Пьяцетта Сан-Марко, где и повесят на той же цепи, на которой вы будете висеть три дня.
Республика конфискует вашу книгу стихов Катулла, которая будет сожжена у ваших ног, пока вы будете претерпевать наказание. Пока же советуем вам покаяться в своих грехах, поскольку все мы совершаем их. И помните, что вы должны с почитанием и страхом относиться к Светлейшей республике Венеции, всем ее официальным представителям и законам. Всем встать и выйти. Ступайте с Богом.
…Видно, мало ей этого; но все же Мы железную морду в краску вгоним!
– Сдвинь ноги, сучка, и пошевели ими, если хочешь развести костер и согреться!
– Она вытворяет со свечами такое, чего жены не делают со своими мужьями.
– Что, сука, нету для тебя больше мужиков? Трахаешься с крысами? Смотри, как бы они не заблудились в твоем дупле, сука.
– На небесах не найдешь члена, сука. Там, куда ты попадешь, тебе придется оседлать вилы.
* * *
Сосия лежала в камере на подстилке из соломы, сырые прутики которой замерзли, превратившись в сосульки. Капельки крови стекали по ее рукам и ногам там, где острые льдинки проткнули кожу. Она находилась в одной из inferiori, камер, что тянулись вдоль пристани на уровне земли. Тюремщики с тяжеловесным юмором нарекли эти камеры помпезными именами, словно те были салонами в роскошном палаццо: Liona, Morosina, Mocenigo, Forte, Orba, Frescagioia, Vulcano.
После судебного заседания тюремщики бросили Сосию в Liona. Откуда-то стало известно, что ее посадили в одну из камер у самой береговой линии, которую можно увидеть с riva. Несмотря на сильный холод, целые толпы людей собирались посмотреть на ведьму, ожидая своей очереди, чтобы заглянуть через решетку. В окно ей швыряли гнилые овощи, завернутые в листы бумаги с написанными на них проклятиями. Тыквы, ударяясь о прутья решетки, взрывались, словно угли в костре.
Она подбирала эти подношения и поедала их вместе с бумагой. Стражники не верили, что она выживет после назначенного ей наказания, и потому перестали приносить ей еду. Запах в ее камере стоял ужасающий, куда хуже вони, доносившейся из помещений, в которых содержались другие пленники. Создавалось впечатление, будто вынесенный ей приговор уже приведен в исполнение и ее тело начало гнить, а в камере теперь обитал воплотившийся в нее злой дух, поджидая удобного момента, чтобы отомстить.
Публичная казнь ее должна была состояться в пятницу перед Рождеством. Сосия взглянула на стену, на которую падала ее смутная тень, – света в камеру проникало немного. Сейчас она в последний раз видела себя без клейма, хотя и не верила, что умрет. Глядя на шустрых блох, копошившихся в соломе при лунном свете, она не верила, что не увидит их вновь.
Навестить ее пришел Рабино, спрятав в рукаве целебные травы. Не сказав ни слова, она отвернулась от него. Он спрятал под одеждой и Тору, которую начал читать вслух, надеясь утешить ее. Подобно стражникам, он был уверен, что она не выдержит пыток, которые ее ожидали. Да и болезнь ее оказалась слишком уж запущенной. Он один знал о легком шуме в ее сердце, который мог стать смертельно опасным in extremis[210]. Шок клеймения, ужасный даже для зрителей, почти наверняка окажется чрезмерным для ослабевшей жертвы. Он лишь надеялся, что после порки, которая будет сопровождать ее на всем пути до Санта-Кроче и обратно, Сосия потеряет сознание и окажется настолько близко к последней черте, что даже запах собственной горелой плоти не заставит ее очнуться. Поэтому каждый вечер он читал ей из Торы отрывки о мученической смерти и страданиях евреев, пытаясь относиться к Сосии, как к истинной представительнице своего народа. Он уже представлял себе, как будет приходить на ее могилу на еврейском кладбище в Лидо, а следующей весной непременно принесет ей маленький букетик цветов.
Но, когда он явился к ней, еще живая Сосия плюнула в него. Она не разделяла его робкие фантазии.
Она ничего не сказала ему, но, когда он уходил, пробормотала, глядя ему вслед:
– Я сожалею только о том, что, среди прочего, меня обвинили в преступлениях, которые я еще не успела совершить. Кстати, убери это дурацкое выражение вины со своего лица. Вы ни в чем не виноваты, господин доктор, prodati muda za bubrege.
– Что это значит?
– Мои родители продали тебе яички вместо почек.
Он не обернулся. Рабино вовсе не желал ей столь страшной смерти, но не мог подавить и возмущения, которое захлестывало его при мысли о том, какой позор она навлекла на себя и, следовательно, на него тоже. Ему было стыдно за свой эгоизм, но поделать с собой он ничего не мог – подленькие мыслишки так и крутились в голове. Он станет вдовцом, к которому не захочет прикоснуться ни одна женщина, а ему самому уже до конца жизни не набраться уверенности, чтобы сделать первый шаг кому-нибудь навстречу. Он, даже больше, чем Малипьеро, единственный изо всех мужчин Сосии будет нести ее грехи на себе. И в могилу он сойдет, так и не узнав настоящей нежности. Но Рабино резко напомнил себе: «Я заслуживаю этого, потому что был одним из ее насильников».
