– Страх, – ответила Анна. – Да, мы боимся. Они – убийцы, запугавшие нас, а этот Фелип – худший из них.
– Я не понимаю, зачем этот подонок вызвал меня в качестве свидетеля, ведь он знал, что я выступлю в защиту Франсины.
– Ты ему был нужен не в качестве свидетеля, – вступил в разговор Абдулла, который до этого пребывал в молчании. – Он хотел продемонстрировать тебе ту власть, которой обладает: показать тебе Франсину, нашего старого друга, со связанными руками, одетую в санбенито и с позорным колпаком на голове. Он хотел, чтобы ты увидел ее униженной и запуганной и почувствовал себя виноватым в той судьбе, которая ее ожидает.
– То, что вы говорите, полностью соответствуют истине. Мои слова благодарности и высокая оценка трудов Франсины послужили для Фелипа основанием, чтобы обвинить ее.
– Не вини себя, ведь это именно то, чего он добивался, – продолжал мусульманин. – Франсина прекрасно знала, какому риску подвергалась, противопоставляя себя эскулапам. Она мужественная женщина, которая прожила свою жизнь так, как хотела, и которая выбрала себе ту смерть, которую сама пожелала.
– На костре, – произнесла Анна с мрачным выражением лица. – Никто не хочет умереть в пламени.
– Она сама выбрала свою судьбу, бросив вызов инквизиторам, – сказал Абдулла. – Если бы она подчинилась, выказав страх и раскаявшись, то, возможно, отделалась бы более легким наказанием. До сих пор инквизиторы не придавали большого значения колдовским действиям, они занимались только новообращенными, которые по-прежнему тайком справляют иудейские богослужения. Я думаю, что в действительности инквизиторы даже сомневаются в существовании ведьм и их соглашениях с дьяволом. Если бы не Фелип, они никогда не обратили бы на нее внимания.
– Фелип – подлец! – в ярости воскликнул Жоан. – Я не могу представить себе Франсину покорной и боязливой. Я рад, что Фелип не смог с ней совладать.
– Франсина не боится смерти, Жоан, – продолжал Абдулла. – У нее никого нет. Мы познакомились, когда у тебя возникли сложности в Италии, и сразу же нашли с ней общий язык: оба отверженные, обоим не нашлось места в этом обществе, нетерпимом к инакомыслящим. Она предпочитает с достоинством умереть, чем жить жалкой жизнью, и я думаю, что ее сожгут живьем на костре.
– Сожгут живьем?! – воскликнула Мария. – Почему ее должны сжечь живой? Осужденным дают право выбора быть задушенными перед тем, как их тела сгорят.
– Этой привилегии удостаиваются только те, кто публично раскается и снова будет принят в лоно Церкви, – объяснил Абдулла. – А я хорошо знаю Франсину. Она исповедуется, подготовит душу к гибели, но инквизиторы не смогут ее сломить. Она не доставит им такого удовольствия.
– Почему же она предпочтет такие ужасные страдания? – настаивала Мария.
– Из чувства собственного достоинства, – ответил Абдулла.
– И потому, что она свободна, – добавил Жоан.
Они молча переглянулись. Анна взяла на себя смелость прервать его:
– Знаете что? Я восхищаюсь Франсиной. Если смерть – это единственный предоставленный ей выбор, то надо сохранять достоинство, хотя и с гораздо большими страданиями.
Находившийся в подавленном настроении Жоан записал той ночью: «Спасибо, Франсина, за то, что вы спасли наши жизни. Мы восхищаемся вашим мужеством и чувством собственного достоинства».
116
Жоан и Анна не могли сидеть сложа руки, в то время как Франсина была приговорена инквизицией к казни.
– Я сделаю все, что смогу, и даже больше, – пообещал книготорговец жене.
Первым, к кому он направился, был Бартомеу, который тут же лишил его всякой надежды.
– Ты прекрасно знаешь, что власть инквизиции всеобъемлюща: губернатор, назначаемый королем, подчиняется ей беспрекословно, боясь даже пикнуть, – сказал он. – Епископ в свою очередь делегировал ей всю свою власть и тоже ничего не может сделать. А гражданские власти, как, например, Совет Ста, которые всегда противопоставляли себя инквизиции, проигрывают свои иски, потому что король либо затыкает им рот, либо попросту игнорирует. Поэтому сделать ничего нельзя.
– Мы говорим о внешних силах, – сказал Жоан. – А внутри самой инквизиции ничего нельзя решить?
– Надеюсь, есть лазейка, через которую можно будет попробовать проникнуть, – ответил Бартомеу, обдумав эту идею. – Хотя, наверное, в отношении Франсины это не сработает.
– Кого вы имеете в виду?
– Настоятеля монастыря Святой Анны Кристофола де Гуалбеса – друга валенсийского монаха Жоана Энгеры, второго по значимости инквизитора. Я знаю, что ты с ним в добрых отношениях. Попробуй убедить его.
Приор принял Жоана приветливо, но, узнав, о чем пойдет речь, ответил, что спасти Франсину практически невозможно. Жоан снова постарался сделать упор на ее знания и на то, что смерть этой женщины станет невозместимой потерей в деле борьбы против эпидемий чумы.
– Долг инквизиции – спасать души, а не тела, – ответил приор напыщенно. – Второе ничтожно по сравнению с первым. Тем не менее из расположения к тебе я поговорю с братом Жоаном Энгерой, чтобы узнать, можно ли что-нибудь сделать.
Через несколько дней, когда Жоан снова пришел в монастырь Святой Анны, приор сказал ему:
– Поговори от моего имени с преподобным Перой Маульей.
– Кто это?
– Магистр братства Смерти.
– Что он может сделать для спасения Франсины? – Жоан прекрасно помнил этого зловещего типа, который вместе с членами своего братства организовывал шествия во время казней и который руководил группой танцующих «скелетов», устроивших представление на площади Сант Жауме.
Приор посмотрел на него с таким видом, как будто Жоан был умственно отсталым.
– Он ничего не сможет сделать для того, чтобы она жила, но может облегчить ее смерть.
– Забудь о Франсине, ты не в силах изменить решение инквизиции, – твердо произнес Бартомеу, когда Жоан рассказал ему о постигшем его разочаровании после беседы с приором Гуалбесом. – И займись Абдуллой.
– Что не так с Абдуллой?
– Ты прекрасно знаешь, что Фелип ненавидит его так же, как и тебя, – объяснил торговец. – И с того времени, как он находится в твоем доме, маэстро не живет в скрипториуме на последнем этаже, как это было в моем доме или в доме семьи Корро, а часто спускается в книжную лавку, беседует с твоими клиентами и выходит на улицу. Теперь он превратился в почтенного и мудрого пожилого человека, которого уважают и которым восхищаются интеллектуалы города. И дело даже не в этом: твои подмастерья и мастеровые, которых он спас от смерти, буквально боготворят его. Он не только оказывает влияние на молодежь, живущую в твоем доме, но и через них на многих молодых горожан, которые приходят послушать его.
– Да, это так. Абдулле уже восемьдесят лет, но у него хорошее здоровье и выдающийся интеллект. Я не помню, чтобы когда-либо видел его таким счастливым. Общение с молодыми придает ему жизненных сил.
Бартомеу улыбнулся, утвердительно кивнув в ответ.
– Да, это верно, он очень счастлив, гораздо больше, чем когда жил со мной. Но меня беспокоит то, о чем говорят в городе.
– И что же говорят?
– Как ты знаешь, Церковь признает рабство и то, что невольники в этом случае исповедуют другие религии. А долг хозяина – обратить их в христианство, дабы они отказались от своих верований, приняли крещение и стали частью христианского сообщества. И когда хозяин вернет вложенные в раба деньги за счет его работы и совершит над ним обряд крещения, он должен дать ему свободу.
– Да, но Абдулла не подходит под это правило, – возразил Жоан. – Он настаивает на своем положении раба, чтобы иметь возможность работать с книгами и при этом сохранить свое вероисповедание. Он не ложный новообращенный, а открыто проповедующий мусульманство человек, и инквизиция ничего не может ему сделать. Поэтому он неуязвим для Фелипа.
– Именно поэтому он их и раздражает. Они говорят, что это дурной пример.
– Но ведь так продолжалось много лет, – заметил Жоан.
