Накатившая на Хью горячая волна любви и нежности к стареющему покровителю взметнула его руки в гневном жесте: вот сейчас он подойдет к сэру Вальтеру и выложит все, что об этом думает. Руки, однако, тут же опустились, морщины на лбу разгладились, глаза затянуло тусклой пеленой безнадежной тоски. Нет смысла говорить с ним об этом. Сэр Вальтер опять разорется, начнет метать громы и молнии, выставит его последним дураком. Хью вздохнул, повернулся и посмотрел в сторону севера. Невысокий холм скрывался за крышами домов, но были видны трепетавшие на свежем ветру полотнища священного штандарта и поблескивающая время от времени дарохранительница, укрепленная на самой верхушке освященного флагштока. Молодой рыцарь вспомнил о бесчеловечной жестокости шотландцев, об ужасных следах нашествия, оставленных ими вдоль Диа Стрит. — Нет, — сказал он себе, — Господь нас не оставит. Святой отец недаром провозгласил нас ангелами-мстителями. Победа будет за нами!
Воодушевленный верой в то, что Господь не оставит своими заботами английскую армию, которую собрал и благословил на ратный подвиг сам архиепископ, Хью, присоединившись к сэру Вальтеру, с аппетитом уничтожил то, что подано было к трапезе, спокойно лег в постель и крепко уснул. Проснувшись уже где-то в третьем часу ночи, он встал, стараясь поменьше шуметь, оделся, оседлал коня и, выехав из города, направился к лагерю. Повсюду на земле, там, где собирались сражаться, спали, завернувшись с головами в одеяла и пледы, латники и йомены. Августовская ночь была, к счастью, сухой и теплой. Хью был удовлетворен тем, что его по дороге несколько раз окликнули должным образом: часовые исправно несли службу. Он не заговаривал с ними, а лишь отзывался, предоставляя им возможность самим решать кто он, но позже выяснилось, что для бдительности имелись все основания, так как шотландцы подтянулись и были совсем рядом.
Хью отыскал свой шатер, и Морель сообщил, что в лагере все спокойно. Правда, некоторое время назад не далее чем в полумиле вспыхнули огоньки костров — поначалу единичные, затем сплошным заревом — но, если не считать нескольких мелких заварушек в лесу, ничего серьезного шотландцы так и не предприняли. Хью, внимательно выслушав слугу, молча махнул рукой: пара-другая лазутчиков могла, конечно, незаметно проскользнуть в лагерь, но о внезапном нападении шотландцев значительными силами не могло быть и речи — лес битком набит йоменами. Столь же пренебрежительно отнесся Хью к сообщению Мореля о многочисленных кострах, напомнив слуге, как горцы пытались запугать их под Хьюгом подобным же образом. Однако утром, когда ночной мрак рассеялся и можно уже было увидеть все собственными глазами, он убедился, что был не прав.
Взглянув на север, Хью показалось, что оттуда надвигается грозовая туча, затянувшая небо до самого горизонта, но, приглядевшись, понял, что все обозримое пространство перед английской армией заполнено людьми. Инстинктивно крутнув головой, он метнул взгляд на Штандарт. Дарохранительница горела ровным кроваво-алым светом в первых лучах восходящего солнца, полотнища стяга вяло висели в мертвом безмолвии, характерном для этих нескольких минут, когда предрассветные сумерки сменяются ярким сиянием августовского утра. И тут же, накатываясь мягкими волнами, до ушей его донесся приглушенный гул, исходивший со стороны шотландской армии. «Молятся», — машинально подумал Хью, чувствуя, как странно замирает сердце, и вновь покосился в сторону холма.
Дарохранительница была по-прежнему алой, словно покрытой кровью, но полотнища теперь, развернувшись во всю длину, весело трепыхались на свежайшем утреннем ветерке. Под Штандартом стоял, распрямившись во весь рост, человек в поблескивавших золотом нарядных одеяниях, воздевая к небесам епископский посох. Перекрывая гул, исходивший со стороны шотландцев, звучал тихий, но чистый и отчетливый голос — Ральф Даремский благословлял на бой английское войско. Хью не слышал его слов, но догадывался, что услышал бы, если бы стоял ближе. Епископ, вероятно, напоминал о прежней славе норманнских лордов перечислял земли, которые они завоевали, проклинал шотландцев за их подлые и безрассудные преступления, призывая на их головы священную Божью кару.
То ли ветер слегка сменил направление, то ли епископ повернул голову, слова — пусть отдаленные — стали более различимыми:
— … недостойны милостей Господних, говорю я вам, оскверняют храмы Господни разрушают алтари, убивают служителей Божьих и не щадят ни женщин, ни невинных младенцев… нет места на нашей земле… Божья кара. Укрепите свои сердца, возьмите в руки оружие… с нами Бог.
Некоторое время вновь звучал только голос — то повышающийся, то слабеющий. Латники и рыцари, кто опустившись на колени, кто стоя, трепетно внимали проповеди, не сводя глаз с епископа и возвышавшегося над ними священного Штандарта, глаза Хью оставались прикованными к темному ковру вражеской армии, который вздымался и собирался буграми и складками. Шотландцы готовились к атаке. Губы Хью раскрылись, чтобы издать предупредительный окрик, но тут же сомкнулись вновь. Епископу на холме виднее, напомнил он себе.
В воздухе вновь зазвучали слова, обрывки фраз — … банды грабителей, не числом, а… слава ваших отцов, ваше умение сражаться, строгая дисциплина… непобедимыми…
Хью прикусил губу. Черная масса перед его глазами бурлила и клокотала, ее передний край вытянулся несколькими щупальцами — самые нетерпеливые, видимо, уже рванулись вперед. Молодой рыцарь вновь посмотрел на епископа и в его голове мелькнула внезапно озорная мысль: Ральф Даремский, похоже, не из тех, кто целиком полагается на волю Божью, если бы он считал что у Бога все взвешено и отмерено заранее, давно закончил бы проповедь. Тем временем епископ взмахнул посохом и указал им прямо перед собой — … остановить их… сокрушить… наказать и отомстить за зверства и жестокость… тем, кто падет в битве за святое и правое дело, я, по поручению архиепископа, отпускаю все грехи — во имя Отца, на чьи невинные творения враги подняли окровавленную руку, во имя Сына, алтари храмов которого они оскверняют и разрушают, и во имя Духа Святого, чьей милости они лишены отныне и навеки.
Слова отпущения грехов слышны были отчетливо и внятно. «Епископ стоит, вероятно, лицом к нам», — подумал Хью и с трудом оторвал взгляд от медленно надвигавшейся черной тучи. Ральф Даремский против ожидания не спустился вниз, он все еще стоял под Штандартом, указывая посохом на шотландцев. Его голос вновь зазвучал тише и глуше, слова слились в монотонный гул, и Хью понял, что епископ — в силу то ли личного мужества, то ли крайней добросовестности — вновь и вновь повторяет ритуальную фразу, поворачиваясь поочередно к каждому из флангов фронта, чтобы ни один из воинов не остался без отпущения грехов. Хью в последний раз глянул на серебряную дарохранительницу, прошептал короткую молитву, умоляя Пресвятую Богородицу поддержать и защитить рабов Божьих Одрис и Эрика, если по воле Господа нашего ему не суждено будет выжить в этой битве.
