– Милый мой Билли! Тебе еще столько предстоит узнать о женщинах.
Маленькая Маргарет Трэдд появилась на свет в октябре, в день рождения своей бабушки. Генриетта вся лучилась от счастья.
– Я всегда хотела девочку, – говорила она, – даже тогда, когда не могла нарадоваться на своих мальчиков. Какой прекрасный мне сделали подарок! Мы будем звать ее Пегги. Она еще слишком маленькая для длинного имени. Совсем маленькая и само совершенство. Она самый красивый ребенок на свете!
Пегги была действительно очаровательной маленькой дамой. Она унаследовала яркие краски Трэддов и тонкие черты Маргарет. Ее медные волосы завивались мягкими кудрями, а яркие голубые глаза казались непомерно большими для маленького точеного личика. Ее ручки и ножки были безупречной формы: пальчики у нее были длинные, с узкими концами, а подъем пухлых розовых стоп высокий и изящный.
Она всегда была в хорошем настроении, ворковала и охотно играла с непослушными пальчиками своих крошечных рук и ног, пока кто-нибудь из старших не замечал наконец, что она проснулась, а тогда с радующим душу аппетитом и благодарностью принимала предложенную ей пищу. Она никогда не срыгивала, и потому от нее никогда не пахло кислым. И она с такой радостью отзывалась на любое проявление внимания, что даже маленький Стюарт часто и охотно наклонялся над ее колыбелькой и учил ее играть в ладушки.
Она внесла радость в мрачную, напряженную атмосферу, царившую в изолированном мире Трэддов.
– Теперь все стало иначе, – докладывал Билли Сьюзен. – Теперь все идет как должно.
И Сьюзен была вынуждена соглашаться. Несмотря на свою ревность, она тоже постепенно подпадала под обаяние Трэддов и того мира, который они воплощали. Крещение Пегги состоялось первого декабря, и его пышно отпраздновали в Барони. Этот прием совпал с окончанием траура, он положил конец замкнутому существованию Трэддов и вернул их к светской жизни. И Трэдды, увлекая за собой молодую чету Баррингтонов, закружились в ослепительном вихре развлечений: званых обедов, чаепитий, балов и завтраков, из которых и складывался сезон. С середины декабря до середины января в добром старом Чарлстоне не прекращался праздник. Веселье и гостеприимство чарлстонцев обладали необоримой притягательной силой даже для Сьюзен.
А для Маргарет эта лихорадка сменяющих друг друга празднеств была пределом мечтаний. Маргарет неизменно оказывалась царицей бала.
Если бы не замужество, она в минувшем году посетила бы несколько специальных балов, куда допускались юные девушки, а в этом сезоне ее бы начали вывозить в свет. Но из-за трагических смертей в семье в прошлом году она не была ни на одном празднике. И ее ошеломляющая красота, созревшая благодаря раннему материнству, была для Чарлстона новостью и открытием. Замужняя или нет, Маргарет была постоянно окружена поклонниками, которые отчаянно добивались, чтобы их записали на танец или оказали им честь, позволив принести стакан пунша или пирожное. И Маргарет вела себя так, словно была дебютанткой. Она флиртовала, ссорила своих вздыхателей, награждала мужчин своими улыбками и вальсами, как императрица – почестями. Она танцевала столько, что стирала подошвы бальных туфелек, она не знала усталости, и успех сделал ее еще прекраснее – она вся светилась изнутри благодаря своему триумфу.
– Я так счастлива, – каждый раз шептала она Стюарту, опуская голову к нему на плечо, когда они на рассвете возвращались с бала домой. И он прижимал ее к себе, пленяясь ее красотой так же, как все мужчины на том балу, откуда молодая чета только что уехала.
Генриетта тоже была счастлива. Для нее неодобрительный шепот и пересуды о поведении Маргарет не имели никакого значения. Стюарт и его жена снова сблизились – вот что было важно. А на то, что Энсон старался поменьше показываться дома и не бывал на приемах, Генриетта не обращала внимания. У Энсона было так много дел в имении, и он никогда особенно не любил танцевать.
День святой Цецилии по одной из самых уважаемых в Чарлстоне традиций всегда отмечался самым пышным из всех местных балов.
– Я так волнуюсь, Сьюзен, я просто не могу, – щебетала Маргарет. – Это главный бал сезона. Смотрите, я приберегла для него самое лучшее платье.
Сьюзен ахнула, когда Маргарет приподняла муслиновую драпировку, прикрывавшую ее наряд. Это было сплошное сияние золотых и серебряных нитей, складывавшихся в изысканные узоры на блестящем голубом шелке. Букеты серебряных лилий с золотыми тычинками и золотыми же листьями были вышиты вокруг всей юбки. По подолу и шлейфу шла кайма – золотые розы с серебряными листьями. Низко вырезанный корсаж был сплошь расшит золотыми, прямыми, как копье, листьями лилий. Тонкие шелковые шнурочки, тоже золотые или серебряные, изящными дугами лежали на крошечных рукавах-буф и кончались блестящими кисточками, свисавшими на почти обнаженные руки.
– Сьюзен, ну что вы об этом думаете?
А Сьюзен подумала, что такое платье, наверное, стоит больше денег, чем ее Билли получает за три года, но говорить об этом не следует.
– Я думаю, что моего отсутствия на этом балу никто не заметит, – улыбнулась она. – Ни на одну женщину, кроме вас, никто не будет и смотреть.
Маргарет пробежала через комнату и пылко обняла Сьюзен.
– Я хочу быть там самой хорошенькой, – прошептала она. – И хочу, чтобы другие позеленели от зависти. Это мой самый главный выход в свет, я чувствую себя дебютанткой.
Вместо ответа Сьюзен тоже обняла хрупкую красавицу. Все это было грустно. Маргарет хотела только одного – того, что уже было для нее недоступно: она хотела быть девушкой с еще не определившимся будущим, невинной и окруженной поклонниками. Ее прекрасные дети, ее муж, ее ответственность за них и за многое другое – все это было нереально для Маргарет. Ее мир состоял из бальных платьев, карточек для танцев и блестящих квадратных приглашений оказать честь таким-то и таким-то своим присутствием там-то и там-то в десять часов. Без них она была несчастным ребенком, унылым и потерянным.
И Сьюзен подумала о том ребенке, которого носила под сердцем. «Боже милостивый, – мысленно молилась она, – ниспошли мне мудрость, не дай избаловать мое дитя, как бы я его ни любила. Помоги мне научить его понимать, что в жизни действительно важно».
Этой же ночью, перед тем как отойти ко сну, Сьюзен коротко помолилась и за Маргарет. «Господи, она будет несчастна, когда балы кончатся. Помоги ей, Господи».
Но Сьюзен напрасно беспокоилась. Для Маргарет и Стюарта праздники продолжались и после окончания сезона. Почти каждый день они отправлялись в город на Большую промышленную выставку Южной Каролины, прочих штатов, а также Вест-Индии; эта выставка находилась на месте старинного Уошингтонского ипподрома, бывшего некогда центром общественной жизни города.
