Катье смахнула дрожащие на ресницах дождевые капли.
– Торн! – Подхватив юбки, она кинулась к нему по склизкой грязи.
Но подлетев, застыла на месте. Его ношей оказалось тело женщины, едва прикрытое дырявой рогожей. Длинные спутанные волосы волочились по грязи.
– Господи твоя воля, вы убили ее! – Катье отпрыгнула в сторону; сердце трепыхалось где-то в горле.
– Не будьте дурой! – процедил он, направляясь к сгоревшему дому. – Падать в обморок лучше в амбаре.
– Черт бы тебя побрал, английская свинья!
Даже не задумываясь о том, слышит ли он ее, Катье ворвалась в амбар.
Внутри она увидела кучу окровавленной соломы. Вместе с накатившей тошнотой перед глазами всплыли картины недавнего нападения. Господи Боже, вот так он мог бы нести сейчас мое тело! Или Петера!
– Нет, нет! – Ноги подкосились, и она упала на колени перед соломенной подстилкой, хранившей контуры женского тела.
Пригоршнями захватила мокрую холодную солому. Закрыла глаза и зашевелила губами, беззвучно молясь о незнакомой женщине, о сыне, о себе. На войне гибнут не только солдаты.
Что-то твердое вдавилось в ее ладонь. Катье разжала пальцы. Пуговица. Медная, военного образца. Она глубоко втянула в себя воздух. От мундира убийцы?
Катье поднесла ее к глазам. На гладком металле выбито одно-единственное слово. Она повернула ее к свету, чтобы получше разглядеть. Лондон.
Английская пуговица.
Сзади захрапел конь, и Катье рывком вскочила на ноги. Торн ввел черного мокрого жеребца в амбар.
– Эту женщину убил англичанин. – Она обвиняюще протянула ему пуговицу на раскрытой ладони.
Синие глаза нетерпеливо остановились на ней. К ее ногам упал грубый холщовый мешок.
– Здесь еда, – бросил Торн и повел Ахерона в стойло.
– Слышите, черт бы вас побрал? Англичанин! – крикнула ему вслед Катье.
Он шагнул к ней. Рукой в черной перчатке сжал ее запястье и загнул пальцы.
– Пуговица еще ничего не доказывает, мадам. Я буду рад, если мое сердце перестанет биться прежде, чем меня разденут догола.
Выхватив у нее пуговицу, он зашвырнул ее в дальний угол амбара.
Катье вырвала руку.
– У всех вас нет ни совести, ни чести! Боже, и на таких я оставила сына!
Под взглядом полковника Катье попятилась. Он наступал на нее, пока она не ударилась о перегородку стойла. Сделав последний шаг, он буквально притиснул ее к неструганым доскам.
Горячее дыхание коснулось ее шеи. Глядя в упор, он грубо стиснул ей виски. Сейчас череп треснет, подумала Катье.
– Меня тоже убьете? – спросила она шепотом, в котором, однако, не было и тени страха.
– Вот что, женщина, – раздельно проговорил он, и глаза его полыхнули неукротимой яростью. – Не вам рассуждать о чести моих людей. Не вам, понятия не имеющей о том, что такое честь.
Руки его разжались, и он отступил в сторону.
– А как еще мне относиться к иноземцам, чужакам, которые отняли у меня сына?
– Поплачьтесь кому-нибудь другому. В ваших жилах та же кровь, что и у гадюки-сестрицы.
Она отделилась от перегородки.
– А в ваших не кровь, а талая вода!
Он вернулся к своему коню. Когда снимал седло, острая лука угодила ему прямо в бок, и до Катье донесся судорожный хрип.
– Господи Иисусе! – пробормотал он сквозь зубы. Протянув руки, она шагнула к нему. (И по натуре, и по воспитанию Катье была настоящей владелицей замка; привычка заботиться о ближнем глубоко укоренилась в ней.)
Он отбросил в сторону седло и обжег ее взглядом.
– Оставьте свои дешевые уловки, мадам. Лучше займитесь ужином.
Она смущенно опустила руки и стала смотреть, как Торн отвязывает пистолеты и мешки, как пучком соломы дочиста выскребает бока жеребца. Алый мундир был весь в пятнах засохшей крови, а в тесноте амбара ноздри Катье щекотал удушливый запах пороха.
– Простите мне мою глупость, полковник, – ровным голосом вымолвила она. – Я сразу не сообразила, что торговец не может вести себя как благородный человек;
Он оглянулся, сощурил глаза.
– Я солдат, мадам, а не торговец.
– Ну да. Вы торгуете смертью, где вам было учиться хорошим манерам!
У него вырвалось крепкое английское словечко.
– Между прочим, так же, как ваш муж.
Ей пришлось проглотить горькую пилюлю. Это не человек, а сущий дьявол! И кто ее тянет за язык? Она же совершенно беззащитна перед его силой, его опытом, его оружием.
Катье сняла накидку, повесила ее на ржавый крюк, одернула платье.
Лессин снова повторила она как заклинание. Завтра в Лессине она прервет это неприятное знакомство.
Потянувшись за брошенным на солому мешком, Катье вновь обрела деловитость и спокойствие владелицы замка. Развязала тесемки, заглянула внутрь и содрогнулась от мысли, что будет есть хлеб убитой женщины. Ничего не поделаешь, нынешней ночью она вынуждена мириться с безумием.
По крыше амбара монотонно барабанил дождь.
Катье почувствовала на себе взгляд Торна и вскинула голову.
– Я повинуюсь вашим приказам, полковник. Насчет ужина.
Она шагнула к фонарю, но, вновь увидев залитое кровью ложе, попятилась в глубь амбара. Там царил полумрак и метались зловещие тени.
– Мы здесь одни, – откликнулся Торн в ответ на ее невысказанный ужас.
Она, не глядя, кивнула: не хотелось снова смотреть в эти синие глаза, следящие за каждым ее движением. Она собрала остатки храбрости и перестала озираться по сторонам.
Найдя в стойле пустой старый ящик, с трудом выволокла его на середину амбара: вполне сойдет за стол.
– Какого черта вам понадобилась эта рухлядь? – послышалось сзади.
– Только свиньи едят на соломе.
– Прекратите испытывать мое терпение, женщина. – Он стянул мундир, бросил его на седло и вышел к ней в камзоле и в рубахе.
Она хорошо помнила, что Филипп без мундира сразу терял свой бравый вид и даже казался ниже ростом. Не зря говорят: мундир делает солдата. Но Торн, как ни странно, не утратил ни выправки, ни воинственности.
Он перевернул ящик и носком ботфорта задвинул в угол окровавленную солому, чтоб не маячила перед глазами.
– Спасибо, полковник. – Ее зубы выбивали дробь.
Она повернулась к нему спиной, присела перед ящиком и раскрыла мешок. Первой мыслью было взять какой-нибудь кусок, забиться в угол и поесть в одиночестве. Она вся пылала от негодования. Пальцы наткнулись на горлышко бутылки. Сейчас возьму и расшибу об его голову.
Но вдруг ее охватило раскаяние, и она мягко поставила бутылку на ящик. Так не годится, Катье. Он не станеттебя бесить, если ты ему не позволишь. Она вытащила каравай хлеба, маленькую головку сыра и две оббитые кружки.
