– У тебя под глазами синяки, ma petite. Ты устала, естественно, слишком устала, чтобы быть рассудительной и хладнокровной. Очень устала и не можешь трезво мыслить. Вероятно, я должен позволить тебе с радостью бросить мое предложение мне же в лицо? Это наверняка бы тебя взбодрило. Но нет, думаю, нет. Тебе пришлось бы ответить мне отказом, и потом сложно было бы убедить тебя согласиться – поэтому нет, я не буду просить тебя выйти за меня замуж, милая Кэтрин. Отправляйся домой. Ступай домой и ненавидь меня. Это лучше, чем плакать. Ненавидь меня и пойми, наконец, что все обидные слова, которые я наговорил в этой комнате, заставили правду открыться. Они уберегли тебя от замужества с человеком, который хотел обманом вынудить тебя вступить в постыдный брак без любви только ради твоего состояния. Подумай, малышка, и прости меня. А потом ложись спать.
Он нежно прикоснулся губами к ее векам. Она почувствовала тяжесть плаща, накинутого ей на плечи, и обнявшую ее руку матери.
Ничего не видя, она вышла из комнаты и спустилась по лестнице. На улице свежий прохладный утренний воздух осушил влажные следы слез на ее лице.
Кэтрин терзалась мучительными угрызениями совести. Через какое-то время она услышала голос Деде, доносившийся откуда-то издалека, возможно из соседней комнаты.
– Ох, моя детка, моя невинная Кэтрин. Я не уследила за ней, мадам. Я оставила ее в руках того мужчины. Почему? Почему я не пошла с ней? Почему я не подумала, что она способна на неосмотрительный поступок? Ma petite enfant, ma pauvre jolie petite fille[38]. Я потеряла ее. Я потеряла вас, мадам Ивонна. Я никогда себе этого не прощу. Это моя вина, только моя, и я буду сожалеть об этом всю жизнь. Накажите меня, мадам.
Прошлой ночью няня уложила Кэтрин в кровать, кудахча и бранясь, как курица-наседка, нашедшая пропавшего цыпленка. У Кэтрин не было ни сил, ни желания объяснять, что произошло: совсем скоро должно было наступить утро. И вот утро наступило, но мать взяла на себя всю тяжесть этой неприятной ноши.
– Мне очень жаль, Деде, – спокойно сказала Ивонна, – но я не могу позволить тебе винить только себя. В том, что произошло, отчасти повинна и я.
– Как вы можете такое говорить, моя мадам? Вы же ангел.
– Со слегка испачканными крыльями. Я знаю свои недостатки, Деде. У меня нет необходимости и желания отрицать их. Мы обе потеряли Кэтрин прошлой ночью. Мы не можем потерять ее снова. Нужно что-то делать.
– Но что именно, мадам? Что?
В комнате царил полумрак. Сквозь закрытые ставни пробивались слабые солнечные лучи. Дверь в маленькую смежную комнату, служившую спальней Деде, была открыта. Кэтрин смотрела на нее отрешенным и в то же время смущенным взглядом. Она слышала, о чем говорилось в соседней комнате, но была не в силах вникнуть в суть. Когда голоса стихли, ее глаза медленно закрылись и она вновь уснула.
Когда Кэтрин открыла глаза, было уже темно. Она повернула голову посмотреть на окно и увидела, что внешние ставни были открыты, но сквозь швейцарские муслиновые шторы пробивался тусклый лунный свет.
Зашуршали простыни кровати, и рядом с ней выросла массивная фигура. В темноте раздался сиплый шепот:
– Что случилось, мадемуазель?
– Деде, это ты? Который час?
– Около полуночи, мадемуазель Кэтрин. Даже чуть больше, стрелки дважды сделали круг, пока вы спали.
Кэтрин молча обдумывала ее слова. На полу под шерстяным ковром скрипнула доска, когда Деде отошла от стоявшего около кровати кресла цвета морской волны и тяжелой, полной достоинства поступью двинулась через комнату.
Послышался звук поджигаемого фитиля, и маленький столик рядом с камином озарился светом. Няня вернулась с белым фарфоровым подсвечником в руке.
– Как вы себя чувствуете, enfant?
«Чувствую? Как я должна себя чувствовать?»
– Нормально, – ответила она, стараясь усесться, опершись на подушки. – Немножко голодна.
– Голодна? Ну конечно же. На кухне есть суп…
– Очень хорошо.
– И, может, кусочек хлеба и маленький бокал вина, да?
– Да, – ответила Кэтрин с благодарностью.
Но, когда няня вышла, она нахмурилась. Не почудилось ли ей в голосе Деде осуждение? Разве плохо, что она чувствовала голод, если почти сутки не ела? Разве она не может ощущать себя отдохнувшей, здоровой, даже полной жизни? Она старалась не обращать внимания на тревожные мысли, как и на то, что у нее что-то болит. Внутренне она не изменилась. Утром она займется своими обычными делами, возможно, сходит к портнихе и закажет себе новое платье, уже не из муслина. Что-то яркое, необычное – так ей сейчас хотелось.
Когда Деде принесла поднос, поправила за спиной Кэтрин подушки и взяла ложку, приготовившись ее кормить, девушка раздраженно воскликнула:
– Я не больна! Прошу, только не надо драматизировать.
– Конечно, мадемуазель, – ответила Деде, обиженно поджав губы.
Кэтрин взглянула на нее из-под длинных ресниц.
– Это не конец света, – тихо сказала она.
– Нет, мадемуазель.
– Ты думаешь, мне стало бы легче, если бы я позволила тебе сокрушаться и утешать меня? – Она вздохнула. – Я не должна оглядываться в прошлое.
– Нет, мадемуазель. Вы больше не маленькая девочка.
– Точно, – согласилась Кэтрин и принялась за суп.
Однако вопреки ее ожиданиям Деде не ушла.
– Мадемуазель?..
– Да? – Кэтрин увидела, как из широкого кармана своего сильно накрахмаленного передника Деде достала сверток.
– Это принесли вам сегодня днем. Я… Мы с мадам хотели вернуть это от вашего имени, но, возможно, вы предпочли бы принять подарок от этого мужчины.
Скрытый смысл этих слов не ускользнул от Кэтрин, и она не могла поверить своим ушам. Она взяла сверток в руки.
– От Наварро? – спросила она. – Откуда ты знаешь?
– Ваша maman подумала, что лучше открыть его.
– Понятно.
Для родителей девочки было обычным делом проверять и просматривать все адресованные ей подарки и записки, тем не менее сейчас это ее раздражило. К тому же на нервы действовало едва уловимое презрение, сквозившее в поведении Деде, поэтому она произнесла ледяным тоном:
– Возможно, я оставлю его. Спасибо, Деде. Это всё.
Ей потребовалось приложить усилия, чтобы доесть куриный суп с луком и специями, приправленный сливками, до последней капли. Казалось, ее аппетит медленно улетучивался вместе с жизненными силами. Она съела булочку с маслом, выпила крепленого красного вина, вытерла пальцы салфеткой и взялась, наконец, за сверток из серебристой бумаги, присланный Наварро.
Дрожащими пальцами было чрезвычайно трудно снять обертку, но когда ей в конце концов это удалось, под бумагой она обнаружила стеклянную шкатулку с инкрустированной серебряной крышкой. Внутри оказался набор шпилек для волос, покрытых чистым золотом. Золотые шпильки взамен утерянных ею шпилек из слоновой кости.
Чего она ожидала? Ювелирное украшение, достаточно дорогое, чтобы успокоить нечистую совесть? Веер? Книгу? Флакон духов? Бессмысленную безделушку? Возможно. Но ничего такого продуманного, такого тщательно выбранного, такого напоминающего о времени, проведенном вместе. Означал ли что-то этот подарок? Или он был всего лишь ничего не значащим знаком внимания, как поклон джентльмена, после того как леди скрасила его вечер?
Кэтрин задавала себе множество вопросов и не находила ни одного ответа.
Ночь закончилась вместе с зажженной Деде свечой. Хоть она и перебрала в памяти каждую болезненную деталь того, что произошло между ней и Наварро, но не приблизилась к его пониманию. Действительно ли он намеревался на ней жениться, как предположил Маркус? Или отбросил эту идею, считая, что она все равно ответила бы отказом? Да и отказала бы она, если бы он дал ей право выбора? Ответ был очевиден. И все-таки ей хотелось бы услышать его предложение. Почему? Чтобы с удовольствием отказать ему? Чтобы иметь возможность унизить его так же, как он унизил ее? У нее не было ответов на эти вопросы, и, наблюдая за догорающей свечой, пламя которой таяло в горячем воске, Кэтрин спрашивала себя: а смогла бы она вообще ему отказать?
Было еще довольно рано, когда она вызвала Деде, потому что не могла больше ни секунды оставаться наедине со своими мыслями. Она хотела принять ванну, а утренний туалет en grande tenue[39] наверняка сможет поднять ее боевой дух. Возможно, она даже использует золотые шпильки, ведь других у нее нет. Она позвала служанку и снова улеглась. Сердито и осуждающе глядя на Кэтрин, Деде добавляла последние штрихи к ее прическе, когда в комнату вошла Ивонна. Увидев в руке няни блестящую шпильку, она замерла на пороге.
– Итак, – сказала она, решительно войдя в комнату, покачивая юбками, – он все-таки сделал тебе предложение.
