— Насколько я помню, — грустно произнесла Анна, — Прометей тоже был сыном Юпитера, только древнегреческого, и его жизнь трудно назвать райской.
— Как хорошо, что больше я вам ничего не должна! — вскинулась Наташа. — И мы очень кстати приехали.
— Не обижайтесь на меня, — попросила Анна, спустившись по ступенькам из коляски. — Я бесконечно благодарна вам за эту нежданную, но такую своевременную помощь. Помните, если вам понадобится моя, вы тоже всегда можете рассчитывать на меня. И… Я прошу прощения, что невольно узнала больше, чем стоило знать.
— Неужели вы по-прежнему так наивны, что полагаете мои визиты к его высочеству тайной для двора и Марии? — недобро скривилась Наташа.
— Я знаю, что ничего не могу изменить ни в вашем мировоззрении, ни в вашей жизни, — как ни в чем не бывало, продолжала Анна, словно не замечая ее злой и опасной реплики, — но вы — можете.
— Чего или кого ради? — нахмурилась Репнина.
— Ради вас самой. Поверьте, однажды пелена увлечения спадет с ваших глаз и сердца, и вы спросите себя, что же я делала все это время? Почему находила наслаждение в том, что мои наслаждения терзали других?..
— Довольно! — уже по-настоящему рассердилась Наташа и крикнула кучеру. — Пошел!
— Юпитер, ты гневаешься, значит, ты не прав, — не удержалась от сравнения Анна, но Наташа уже не слышала ее — коляска живо заскользила по булыжной мостовой прочь от дома.
Анне оставалось только пожалеть Наташу. Она ведь знала — княжна Репнина в душе и по жизни всегда была человеком глубоко порядочным, и считала, что только отчаяние одиночества могло подтолкнуть ее к адюльтеру с наследником. Анна почему-то подумала, что тот злополучный выстрел в Двугорском не только унес жизнь Андрея Долгорукого, но и лишил Наташу надежды на счастье. Быть может, между ними не было той любви, о которой мечтается, но та дружба, что связывала их, могла со временем перерасти в более сильное чувство. Вот только времени им Судьба как раз и не дала… Нет, не судьба, а княгиня Долгорукая. Но почему, почему, эта женщина никак не идет у нее из головы?!
У Репниных Анну ждал сюрприз — ей наконец-то позволили встретиться с Лизой. После обеденного отдыха, когда дети проснулись и им разрешили пойти на задний двор, где стояли качели и была устроена небольшая площадка для городка, Анна нашла Лизу на одной из скамеек, стоявших вдоль главной аллеи между мраморными скульптурами, когда-то украшавшими фронтоны античных дворцов и храмов и привезенными однажды князем Репниным из Италии.
С Варварой Анна расцеловалась раньше — будто ненароком столкнулась при входе в дом, но лишь потом поняла, что старушка просто дожидалась ее, уже и не чаяв свидеться. Варвара заметно сдала и подрастеряла свою всегдашнюю бодрость. Рассказывая Анне о случившемся в имении, она часто прерывалась на слезы и молитвы о здравии Лизаветы Петровны, отчего тревога, посеянная в душе Анны еще с утра, укрепилась и не на шутку разволновала ее.
О новоявленном бароне Корфе Варвара говорила глухим и печальным голосом. Она осуждала Сычиху за поспешность — как могла она с такой легкостью довериться первому встречному, показавшему ей крестик, который она когда-то отдала Ивану Ивановичу, чтобы он надел его на шею их только что рожденному ребенку. Да и не помнит она такого, чтобы Сычиха особо беременна была, впрочем, она и впрямь тогда из имения уезжала. Надолго, почти на год, может и в самом деле, что и было такого, только свидетелей-то нет, то есть она, Варвара, тому не свидетель. А что и кто говорит — это еще на сто раз проверить надо.
«Проверим, Варя, проверим», — пообещала ей Анна и вышла через гостиную в оранжерею, выполнявшую в холодное время роль зимнего сада, и откуда дверь выходила прямо во внутренний двор особняка Репниных. Лизу она нашла близ одной из кариатид, причудливо изогнувшейся под несуществующим портиком-атлантом, и ее утерянное за сотни веков выражение лица вдруг показалось Анне печальным предзнаменованием того, что ждет ее сестру. И все же она нашла в себе силы отогнать эти грустные мысли и, присев рядом с дремавшей на солнышке Лизой в накинутом на плечи теплом шотландском пледе, нежно и осторожно обняла сестру.
— Настя? — не сразу пробудившись от дремоты, прошептала Лиза, и Анна едва не расплакалась — так бестелесно и прозрачно прозвучал ее голос. — Ты здесь! Мне сказали. Знаешь, так смешно — не сразу, какими-то недомолвками, боялись испугать. Удивительные люди! Они думали, что я заболею, узнав о твоем возвращении. А мне только радости прибавилось! Это счастье такое — ты с нами, ты жива!
— Да, но… — начала было Анна, как Лиза остановила ее.
— Я знаю о Владимире, — вздохнула она. — Еще одного мужчину мы с тобой потеряли. Ушел Андрей, теперь Владимир, и вот — папенька…
— А знаешь, — Анна решила перевести разговор на другую тему, — я в Константинополе видела Соню. Она — все такая же, быстрая, впечатлительная и страшно увлекающаяся.
— В Константинополе? Что ты делала в Константинополе? — удивилась Лиза, и ее глаза заблестели неподдельным интересом.
— О, — загадочно улыбнулась Анна, — это целая история, и я ее тебе потом особо расскажу. Главное сейчас, чтобы ты поправилась.
— Как же я могу поправиться, если все вокруг только и говорят о моей болезни! — Облачко досады пробежало по лицу Лизы. — Вот даже ты говоришь со мной ласково, как прощаешься!
— Что ты, Лиза, что ты! — смутилась Анна, вынужденная, однако, про себя признать правоту слов сестры.
— Вот видишь, ты покраснела! Значит, я не ошиблась, — они и тебя уже успели убедить в моей, безысходности. — Лиза с укоризной покачала головой. — Знаешь, я не хочу, не же лаю говорить и думать о грустном. Был бы здесь Михаил, он никогда не позволил бы предаваться унынию. И потом — посмотри, сколько радости у меня: дети здоровы, с ними ничего не случилось, а тут еще и ты нашлась! В который раз, хотя мы уже и не чаяли твоего возвращения. Так что — бросай бессмысленно печалиться и рассказывай. Я жажду узнать, что с вами случилось, и где ты пропадала все это время.
Анна снова стремительно, но нежно обняла сестру — больная, от прозрачности светившаяся Лиза убеждала ее воспрянуть духом, а она едва не расплакалась перед нею! Господи, до чего же она, верно, нелепо выглядела в глазах той, чья участь была много тяжелее и незавиднее.
— Прости меня, — прошептала Анна, отстраняясь и начиная свой рассказ…
* * *
Неделя пролетела незаметно. Анна впервые отрешилась от иных забот, кроме общения с детьми и сестрой. И, если в первые дни после встречи с наследником она еще с тревогой вслушивалась в любой шум у ворот или в гостиной, то потом перестала ждать. Возможно, княжна Репнина преувеличила свое влияние на великого князя, или дела государства, каковые, несомненно, в его жизни были первостепенными, не позволили Александру Николаевичу сразу обратиться к разрешению ее просьбы.
Конечно, Анне хотелось уладить все как можно быстрее, но, зная неповоротливость чиновничьей машины, трудно было рассчитывать на серьезное послабление в сроках исполнения бумаг, разве только — из чрезмерного усердия и желания выслужиться. Но — для последнего должен был появиться существенный повод, каким княжна Репнина справедливо видела заступничество наследника, а через него — Императора. Однако Анна не была до конца уверена в том, что Александр Николаевич действительно снисходительно отнесся к ее невольному вмешательству в его частную жизнь, и опасалась, что вместо помощи исполненный благородных побуждений поступок княжны был расценен им иначе, нежели она предполагала.
Наташа больше ни разу не дала о себе знать, и лишь однажды, во время обычной прогулки в Летнем саду, Анне показалось, что по одной из боковых аллей к ним приближается княжна с уже знакомой нянькой и голубоглазым мальчиком, но троица, шедшая им навстречу, неожиданно свернула, и они так и не встретились. Лиза же, с которой Анна поделилась своими сомнениями, глубоко вздохнула и рассказала, каким испытанием стало для Михаила известие о романе его сестры с великим князем. Репнин даже принимался как-то пару раз говорить по душам с Александром Николаевичем, но тот отверг попытки адъютанта и друга, сочтя их вмешательством, тем более что другие помощники во всем потворствовали ему.
Что и говорить, семья буквально разрывалась между родственными чувствами и опасениями быть осужденными в глазах света. При дворе и так уже шептались, что фрейлина великой княгини имеет слишком заметное влияние на наследника, ни коим образом не скрывавшего своего все возрастающего с годами чувства к Натали Репниной. Разумеется, ни один человек не посмел высказаться на эту тему открыто и вслух, но иногда на приемах и в салонах до Лизы, равно как и до княгини Зинаиды Гавриловны, доходили отголоски пересудов, в которых семью обвиняли в стремлении стать едва ли не советниками будущего наследника престола, подобно тому, как это делали Воронцовы в краткое, но такое смутное правление бесхарактерного Петра III.
