Ни бабушка, ни отец, ни мать не могли сказать ей, когда именно это случилось. Говорили только, что в ту пору стояла прекрасная осень на нашей земле и сады ломились от обилия фруктов. А после того три дня страшный град бушевал по всей земле Галицко-Волынской, накатывая туча за тучей. И с того времени преследуют эту землю несчастья до сего дня.
А отец однажды добавил: «Хороши пташки не только наши, но и ляхи! Но все же те чтут заповедь Божью «Не убий!» по отношению к своим государям. Оттого и собственную державу имеют до сих пор. Уж какую имеют, такая и есть, но – своя…»
Когда-то Настуся слушала эти рассказы как страшные сказки. А теперь не только поняла, но и почувствовала все значение того, о чем в них говорилось. На себе ощутила, что значит, когда родная земля становится добычей и скотным двором для чужеземных всадников. Образы разрухи и несчастья по всей Украине возникли перед ней так же ясно, как белые снега на вершине Чатырдага, как темные леса на его склонах и в долинах…
Ой, на горе беленький снежок,
Далеко уехал мой дружок…
Эта песня внезапно зазвучала в ее молодом сердечке. Но девушка не издала ни звука, лишь глаза ее сильнее заблестели.
Настуся не могла отвести их от волшебного Чатырдага. Красой своей он настолько пленил и утешил ее, что к невольничьему рынку на пристани Кафы она подъезжала с полным спокойствием в душе.
2
На третий день пути Настуся со своими хозяевами въехала на улицы приморского города, где, бывало, за один день продавали на торжище до тридцати тысяч невольников и невольниц. Уже виднелись старые, темного камня, высоченные дома генуэзцев, где за решетчатыми узкими окнами томились сотни невольников и невольниц, предназначенных для продажи.
Между домами Настуся неожиданно заметила христианскую церковь, принадлежащую отцам тринитариям, которые занимались здесь выкупом невольников. Узнала ее по разорванной цепи, которая как символ была прикреплена к стене над входом в храм.
Из ворот церковного подворья как раз выезжали двое монахов верхом на ослах. Она однажды видела во Львове этих «ослиных братьев» – те собирали пожертвования у костела – и даже сама дала им что-то «на пленных».
«Ослиные братья» разъезжали по восточным базарам, сидя на своих ослах лицом к хвосту, – в знак уничижения, ибо полагали себя недостойными ездить на этих животных так, как ехал Спаситель мира, вступая в Иерусалим. Повсюду проникали они, сыны разных народов, следуя повелениям из далекого Рима, шли в глубоком смирении духа, чтобы избавить невольников от жестоких страданий. И сейчас Настуся с благодарностью смотрела на них.
Ей легче дышалось от мысли, что и здесь есть те, кто с именем Христовым на устах радеют о помощи бедным невольникам. И уже по-иному смотрела она на мрачные генуэзские постройки с зарешеченными окнами.
Повозка с Настусей и ее спутниками вкатилась на подворье одного из таких домов. Купцы не спеша высадились и, прихватив пленницу, вошли внутрь. Там в полутемных коридорах и анфиладах комнат царила суета, толкалось видимо-невидимо гостей и прислуги – в основном смуглые люди с темными южными глазами.
Ибрагим и армянин остановили одного из них и принялись о чем-то расспрашивать.
Настуся сразу поняла, что ее хозяева здесь чувствуют себя как дома.
Через минуту Ибрагим исчез, а армянин отвел ее в одну из комнат, где за столом сидел какой-то худой, поджарый человечек. Он едва-едва говорил по-нашему, но стал допытываться у Настуси – откуда она родом, сколько ей лет, кто ее родные, где живут и каким имуществом владеют. При этом армянин все время что-то говорил, размахивая руками, а высохший человечек записывал все услышанное в большую книгу.
Затем армянин получил от него какой-то кожаный значок и отвел девушку в другую большую комнату в том же коридоре. Там стояли ряды шкафов с самой разнообразной одеждой, возле них хлопотали женщины, по виду – служанки.
Армянин вручил кожаный значок пожилой прислужнице, которая, очевидно, всем здесь распоряжалась, и вышел.
Та взяла Настусю за руку, подвела к одному из шкафов, взглянула на нее раз, другой и начала вынимать из шкафа какие-то одеяния, передавая их Настусе. Покончив с этим, она позвала одну из служанок и сказала ей несколько слов. Служанка повела девушку через целый ряд комнат, похожих одна на другую. Настуся несла наряды, догадываясь, что они предназначены для нее. По пути попробовала на ощупь материю – та оказалась очень хорошего качества.
Наконец они остановились перед каким-то помещением, из которого через полуоткрытую дверь вырывались клубы пара.
«Купальня», – подумала Настуся и невольно улыбнулась. С тех пор как она угодила в руки татар, ей ни разу не удавалось вымыться.
В купальне она ожила и окончательно пришла в себя. К ней вернулось хорошее настроение, которого уже давным-давно у нее не бывало. Мылась долго, пока старая служанка не подала знак, что пора одеваться. Она помогла Настусе расчесать длинные золотистые волосы и справиться с застежками. Покончив с этим, старуха подвела девушку к треснувшему зеркалу, стоявшему в углу соседней комнаты, и поцокала языком. Настуся взглянула – и осталась вполне довольна собой и своим нарядом.
Старуха снова повела ее теми же полутемными комнатами, неся Настусину старую одежду. В помещении, где стояли шкафы, она отдала ее главной прислужнице и исчезла. Та обстоятельно осмотрела Настусю с головы до пят и что-то поправила в ее наряде.
Настуся догадалась, что сейчас ее отведут к кому-то важному, кто решит ее судьбу. Почему так быстро? Должно быть, Ибрагим и армянин спешат вернуться домой или у них здесь есть и другие дела. Она понимала, что скорее всего останется здесь, в этом доме, но и вообразить не могла, что ее ожидает.
Начальница гардеробной позвала одну из служанок и обменялась с ней несколькими фразами. Женщина снова повела Настусю длинными переходами, пока они не оказались перед дверями покоя, у которого стояли несколько слуг-посыльных. Служанка что-то сказала одному из них. Тот скрылся внутри, и через минуту в дверях появился армянин. Служанка указала ему на Настусю.
Армянин вздрогнул: не признал ее в новом наряде. А затем взял девушку за руку и повел в покой.
Это оказался просторный красивый зал с цветными венецианскими стеклами в окнах. Пол был устлан коврами. Перед одним из окон стоял стол, на нем – книги в кожаных переплетах и два бронзовых канделябра. Перед столом на подушке восседал Ибрагим, а рядом с ним – пожилой темноволосый худощавый мужчина среднего роста, должно быть, брат того высохшего сморчка, который опрашивал Настусю в самой первой комнате. Оба они были на удивление похожи друг на друга.
