И весь отряд воинов замер, не решаясь начать штурм. Панночка скрылась со стены, а затем все увидели, как по синему небу пролетела от замка вдаль белая птица. Цапля, не цапля, не разобрать. Командир отряда потребовал от воинов гарнизона замка принять княжеских парламентеров, начались переговоры. Наконец, пообещав сохранить жизнь и имущество всем, кого найдут в замке, командир добился того, что мост был опущен, отряд попал в замок. Но ни Касеньки, ни новгородского посла там не нашлось, как ни искали. Не иначе как она и вправду колдунья, белой птицей обернулась да и улетела через ров с водой.
— Лестницу перекинули через ров с какой-нибудь другой стороны замка, — с досадой сказал Творимир, рассказывавший все это Любаве со Всеславом. — Ну и воины. Какая-то баба ахинейскую чушь прокричала — и все стоят, шелохнуться боятся.
— Не какая-то, а очень красивая, — улыбнулся Негорад. — Вдруг она и вправду знала эту минуту для проклятия.
— Да откуда она могла…
— Ну не скажи, Творимирыч, — продолжая улыбаться, продолжил Негорад. — Помню, одна баба сказала как-то своей курице: "чтоб ты сдохла". А та вдруг возьми и помри в ту же секунду. Баба не растерялась, схватила колышек и отметила конец тени на тот момент. И с тех пор кого в то время дня проклянет — все сбудется. Всю округу в страхе держала.
— Вот с кем общаться приходится, — Творимир схватился за голову. — Бабу, у которой курица сдохла, люди боятся. Хотя баба, признаю, не промах.
— Я виноват, — раздраженно вмешался Всеслав, слушавший изложение последних событий, скрестив руки на груди. — Мне надо было самому отправиться к замку. Настоять бы мне. Но Болеслав был настроен так насмешливо. Я не посмел настаивать. Не подумал, что пан командир так легко ей поддастся, окажется таким пнем безвольным.
— Я пытался сказать, что замок нужно окружить, прежде чем требовать открыть ворота, — мрачно сказал Харальд, — но пан командир не стал слушать. Командовал он, а не я. При ручье людей точно надо было ставить.
— Я тоже думаю, что они ушли по ручью, — после минуты тяжелого молчания заговорил следопыт Добровит. — Следов не было… Там такой ручей есть, который ров с водой питает… Но в каком же каком состоянии ваш Рагнар, что не смог оставить никакого знака преследователям?
— В каком?! — переспросил Творимир. — Оглушенный, связанный, ослабевший от длительного заточения, — он оглянулся на Любаву и резко замолчал.
— Странная она, эта Касенька, — нехорошо усмехнулся Негорад. — Чего она вообще ждет от мужика после такого обращения? Другой бы давно пообещал ей все, что она просит, а потом бы и прибил.
— Этого, наверное, и ждет, — гневно сказал Всеслав, но продолжать не стал. Оглянулся на Любаву.
Та сидела на скамеечке в углу, сжавшись в комочек с таким видом, что лучше бы плакала. Опять в горнице повисло тяжелое молчание. Потом Любава села ровно, подняв голову.
— Всеслав, ты можешь немедленно проводить меня на Ледницкий остров? Хочу попросить помощи у княгини Предславы.
Глава шестая
Сына Вроцлавского воеводы, его невесту, близкую родственницу князя Ярослава, и сопровождавшего их Сольмира в Княгинино замок на острове пустили сразу, но попросили подождать. Княгиня молилась за преждеосвященной литургией, которую в этот день возглавлял сам владыка Анастасий. Любаве, конечно, очень хотелось пойти, заглянуть в храм, поприсутствовать хотя бы на окончании литургии. И хотя бы издали посмотреть на легендарного епископа. Корсунянин Анастас, подсказавший в свое время князю Владимиру, какой хитростью можно взять византийский аванпост Херсонес; сподвижник князя и его супруги принцессы Анны в деле крещения Руси, киевский епископ Анастасий, на глазах у которого выросла княжна Предслава Владимировна. Он уехал в Польшу вместе с ней, вместе с будущей королевой Славии. Сколько же он всего видел и знал, этот человек, ключевая фигура уже ушедшей эпохи!
Однако Любава была не одна, а ее уставшие спутники совсем не жаждали постоять на церковной службе и положить пару десятков земных поклонов.
Впрочем, литургия кончилась довольно быстро, и гостей княгини пригласили на трапезу. Трапезный зал, ярко украшенный фресками с райскими цветами и птицами, на сине-голубом фоне, выглядел ярко, но не пестро, цвета были подобраны гармонично, с византийским вкусом.
На постной трапезе всех потчевали овсяным журом и киселем в качестве основных блюд, да ягодами с орехами в меду. Даже пирогов с ягодной начинкой, которые необычайно украшают постный стол, и тех не было. Княгиня Предслава в темной одежде кивнула гостям и, после благословения пищи священником, молча опустилась на лавку перед столом. Любава, усевшись на свое место, невольно оценила, что одежда княгини хотя и была темной, но это был, не что-нибудь, а пурпур. Темно фиолетового цвета верхняя туника, чуть посветлее — нижняя, темный платок на голове, удерживаемый золотым обручем. Невероятно дорогая пурпурная краска, императорский цвет одеяния, имевший оттенки от розового до такого вот глубокого фиолетового, почти черного. И даже если это был не сам пурпур, добываемый из морских улиток, а подделка под него, то намек все равно любому понятен. Изысканно, но не ярко. И вообще ничего яркого в поведении хозяйки замка, того, что ждала Любава после описания Всеславом княгини, заметно не было. Предслава, опустив длинные темные ресницы, сосредоточившись на чем-то глубоко личном, тихо трапезничала. Изящные сдержанные движения, никакого кормления собак под столом, естественно.
Легкий стук привлек к себе внимание новгородки, Сольмир рядом с ней уронил ложку на стол, Любава повернула голову. Понятно, что сказитель ел жур на кислой овсяной закваске с кусочками непонятных овощей исключительно из вежливости, но, бросив на спутника всего один взгляд, девушка удивилась, что он вообще не пронес ложку мимо рта. Гость, забыв обо всем, не сводил глаз с хозяйки замка. Почувствовав пристальный взгляд голубых глаз, Предслава подняла свои глаза и еле заметно, грустно улыбнулась молодому сказителю. Сольмир в очередной раз выпустил ложку из внезапно ослабевших пальцев.
— Мне конец, — прошептал он, кое-как дождавшись конца трапезы, с тоской глядя на дверку, за которой скрылась Предслава.
— Быстрый, мучительный и непоправимый, — тихо согласился с ним Всеслав, — если ты немедленно не возьмешь себя в руки.
Ответа Сольмира Любава не расслышала, потому что к ней подошла служанка и передала приглашение, посетить княгиню.
Та стояла у окна. Стройный силуэт в темной одежде в золотом сиянии солнца, льющемся в горницу.
— Ис полла эти, княгиня, — Любава в пояс поклонилась. — Мое имя Любава.
Предслава улыбнулась давно уже не слышанному приветствию, напомнившему ей времена ее Киевской юности.
— Ты не похожа на Рюриковну, — мягко сказала она, оглядывая рыжеволосую девицу с лицом скорее круглым чем овальным, со слегка вздернутым носиком, с россыпью веснушек на нем, с ямочкой на подбородке. — Кем ты доводишься Ярославу?
— Я довожусь названной сестрой его жене Ингигерд.
Названной. Инга гораздо красивее.
Улыбка опять чуть коснулась красиво очерченных губ княгини. Предслава опутилась на застеленную ярким ковром лавку так легко, как белочка перескакивает с ветку на ветку — лист не шелохнется.
— Садись, Любава…
— Феофановна.
— Кто же твой отец Феофан? Из какого он рода? — продолжала мягко, но последовательно допытываться княгиня. — Расскажи. Я так давно не говорила с родными.
Любава послушно села наискосок от княгини, теребя руками кисточки на концах серебристого пояса, за неимением косы, перекинутой через плечо. Для приема у княгини новгородка сменила, естественно, дорожную одежду на принятый в этих местах наряд из двух туник, и заплела волосы на принятый здесь манер: две косы укладываются на затылке и закрепляются лентами. Прическа ей очень шла, но окончательно косы закреплял Сольмир какими-то сучковатыми палочками. До того, как он вмешался, замучившись наблюдать со стороны за причесыванием своей подруги, у Любавы с непривычки все разваливалось.
