– Ты уже взрослый, да и всегда был благоразумен для своего возраста, но мне бы все-таки не хотелось, чтобы ты шел в добровольцы, если начнется война. Уж лучше оставайся в своем полку в Бенгалии, чем на фронте.
– При всем уважении, Джеральд, риск заболеть лихорадкой в нездоровом бенгальском климате значительно выше, чем получить ранение в лазарете за линией фронта.
Ральф наклонился вперед, потянувшись за стаканом и сигарой, оставленной на краю пепельницы, чтобы освободить руки для чтения, и опять откинулся в кресло. Джонатан посмотрел на него с благодарностью и сухо добавил:
– Мне не грозит ничего страшнее, чем, в случае реальной опасности, ампутировать конечности с крайне ограниченным запасом вспомогательных материалов, зашивать вывалившиеся кишки и заштопывать продырявленных пулями товарищей.
Джеральд усмехнулся:
– Ты рассуждаешь как дед. Думаю, он всю жизнь жалел, что не смог пойти врачом на фронт. Сначала был слишком молод, а потом у него уже появилась семья. Он бы тебя точно уговорил. Кстати, о семьях – какого мнения обо всем этом ваши близкие, Ральф? – обратился он к товарищу сына, к которому так быстро проникся симпатией, что сразу после обеда предложил ему называть друг друга по имени.
Тот равнодушно пожал плечами:
– С тех пор как мне исполнилось восемнадцать, я – солдат, а в последние годы даже разведчик на северо-западной границе – мы всегда готовы к войне. Столь вероятная грядущая война с Россией не станет для меня первым боем. Мои родные очень удивятся, если я не пойду на фронт. Я и сам буду себя презирать как труса.
Удивленно приподняв брови, Джеральд смотрел на последний глоток виски в своем стакане.
– Мне всегда была чужда такая позиция. Меня интересуют войны, произошедшие две-три тысячи лет назад, – как менялось соотношение сил между народами. Как поглощали друг друга цивилизации, сталкивались и смешивались культуры. И, конечно, свидетельства этих войн, дошедшие до наших дней, и что благодаря им можно узнать.
– «Три, три, три, под Иссом бои», – дерзко припомнил Джонатан старый школьный стишок, потушив остатки сигары, и отец шутливо погрозил пальцем в ответ на плутовскую ухмылку.
– Ну, мне, старику, пора спать.
Он поставил опустевший стакан и потушил сигару о пепельницу. Поднявшись, указал на закупоренную бутылку и деревянную коробку с сигарами.
– Угощайтесь сколько захотите, хорошо? Спокойной ночи, выспитесь сегодня как следует.
Джонатан и Ральф из вежливости тоже встали, с крепкими рукопожатиями пожелали Джеральду спокойной ночи и молчали какое-то время после того, как за ним закрылась дверь.
Джонатан уютно расположился в кресле, положил ногу на ногу и, подперев рукой немного отяжелевшую голову, приподнял бокал в приветственном жесте.
– Вот ты и познакомился со всеми, – он выжидательно посмотрел на друга.
Ральф спокойно кивнул, обводя взглядом салон. Как будто сперва хотел вписать обитателй дома в эту уютную обстановку: тяжелые задернутые портьеры, мебель блестящего красного дерева, писанные маслом пейзажи на стенах с голубыми обоями…
– Мне понравилась твоя семья. Она совсем не похожа на мою. У нас все куда прохладнее, гораздо более отстраненно. Откровенные разговоры за столом, подтрунивание при гостях – пусть даже друзьях семьи… У нас такое немыслимо, – он сделал глоток и мимоходом подмигнул Джонатану. – В этом отношении я буду рад скорее вернуться в полк.
Начищенный до блеска черный ботинок Джонатана раскачивался из стороны в сторону – он сидел и покачивал ногой.
– Да, у нас все немного по-другому. Но по меркам Оксфорда все в рамках приличий. Жизненный уклад профессоров с женами и детьми всегда куда более традиционен, чем у холостяков. Представляю, сколько мне предстоит увидеть и пережить в этом городишке за год. В учебном корпусе колледжа все же найдется несколько весельчаков.
Ральф ухмыльнулся, но вдруг неожиданно посерьезнел и принялся внимательно разглядывать уголек на кончике своей сигары, облокотившись на колено.
– Больше всех мне понравилась твоя сестра, – тихо сказал он, немного помолчав. И уточнил, перехватив вопросительный взгляд Джонатана: – Майя.
Джонатан опустил бокал, из которого хотел было сделать глоток, на его лице отразилось удивление.
– Странно. Обычно гости мужского пола интересуются Ангелиной. Я был готов биться об заклад, что и ты не устоишь перед ее чарами.
Ральф выдохнул дым с тихим смешком.
– Я тоже так подумал, когда ты показал мне фотографию в поезде, и после, когда я увидел ее в зале, когда мы приехали. Бесспорно, она настоящая красавица. Но Майя… В Майе есть что-то особенное.
Он положил голову на спинку кресла, вытянул ноги и посмотрел на Джонатана.
– А можешь, как старший брат, взять инициативу на себя и помочь мне познакомиться с ней поближе? Завтра, на прогулке?
Джонатан посмотрел на него сперва изумленно, потом – с решимостью. Стукнув стаканом об стол, он от волнения вскочил и сделал несколько шагов.
– Нет, Ральф, исключено! Ты же сам рассказывал мне об Эвелине, Шарлотте, Дороти и Саре, – подсчитал он на пальцах, – и к тому же еще эта… эта Гарриет…
– Генриетта, – пробурчал Ральф с легким румянцем на щеках, свирепо расправляясь с сигарой.
– Вот именно, Генриетта!
– Генриетта не в счет, – пылко попытался отбиться Ральф. – Ведь она сама дала мне отставку и обручилась с майором на двадцать лет старше ее!
– Прекрасно, – подтрунивал Джонатан, – значит, справедливо вычеркнем эту юную леди из списка твоих последних завоеваний! Правда, в нем все равно останется мисс Фарнсворд, с которой ты спутался на пароходе, да к тому же одновременно с ее младшей сестрой! – Покачав головой, он схватил бокал и направил указательный палец на собеседника. – Я ценю нашу дружбу, но тебе не дам ни единого шанса пробудить в одной из моих сестер напрасные надежды! Особенно это касается Майи, – проворчал он и резко опустошил стакан.
– Ну, пожалуйста, Джо, – упорствовал Ральф, – клянусь, у меня нет коварного умысла.
Джонатан оперся о каминную полку, глядя в угасающее пламя, и с сомнением посмотрел на друга.
– Хочешь сказать, у тебя серьезные намерения?
Ральф ненадолго задумался. Он словно увидел самого себя на пороге. Позади – перебранки, флирт и короткие интрижки. А перед ним… Майя, и с ней играть не стоит, это сегодняшним вечером он понял быстро. К собственному изумлению, он ответил на вопрос Джонатана «да», потому что страстно этого желал. Джонатан глубоко вздохнул.
– Хорошо. Но если ты разобьешь ей сердце, я собственноручно переломаю тебе все кости, а потом позабочусь о твоей транспортировке в Тимбукту!
Несмотря на угрозы матери насмерть замерзнуть в холодную зимнюю ночь, Майя настояла на том, чтобы смыть с волос масло, прежде чем идти спать, а потом осторожно накрутила пряди на полоски бумаги, надеясь, что на следующий день локоны станут послушнее. Она старательно избегала смотреться в зеркало во время этого непривычного акта кокетства и долго лежала без сна, предвкушая завтрашний день, и впервые за много лет ее последняя мысль была не о капитане Ричарде Фрэнсисе Бертоне.
7
К утру столбик термометра опустился еще ниже. На окнах расцвели ледяные цветы, а ослепительный белый снег отражал сверкающее в синем небе зимнее солнце. Подобные дни так и манят на улицу, несмотря на холодный воздух, жесткий, свежий и пахнущий чистотой, как накрахмаленное белье. После завтрака четверо молодых людей весело выдвинулись из Блэкхолла, потеплее укутавшись от мороза: юные леди надели поверх широких платьев длинные накидки – Майя елово-зеленую, Ангелина кобальтово-синюю, – как следует затянули спереди широкие капоры и подобрали подходящие по цвету перчатки. Джонатан надел толстое коричневое плащ-пальто с многослойной накидкой, и хотя элегантный высокий цилиндр смотрелся на нем нелепо, он носил его с благородным хладнокровием. Полной противоположностью цилиндру был берет цвета хаки Ральфа Гарретта, застегнутый под подбородком на черный кожаный ремень, и пальто на подкладке из шерсти ягненка, которое сложно было назвать изящным. Но даже несколько комичный головной убор не мог нанести ущерба привлекательности лейтенанта.
