Они говорили по-французски.
Голос его был таким глубоким и звучным, что Лоретте чудилось, будто говорят они под аккомпанемент чудесной музыки.
Она отвела от него глаза, а он сказал негромко:
— Вы прекрасны. Я не мог и вообразить, что существует подобная красота.
На миг Лоретту заворожили его слова, его тон, странный исходивший от него магнетизм, который словно держал ее в плену.
Потом она заставила себя сказать:
— Скольким женщинам, месье, вы говорили эти слова, и сколько по наивности сочли их правдой?
Маркиз засмеялся — таким искренним смехом!
— Я мог бы догадаться, что Ингрид предостережет вас против меня, — сказал он. — Что же, мне остается только выразить надежду, что вы будете достаточно справедливой и не сочтете меня виновным без доказательств.
— Насколько я слышала, месье, хотя, разумеется, я могу и ошибаться, доказательств, как вы выразились, существует много, как и очевидцев.
Говоря это, она подивилась своей смелости. Но ведь говорили они по-французски!
И звучало это вполовину не так грубо, как прозвучало бы на ее родном языке.
— Неужели вы правда слушаете сплетни, источником которых чаще всего служат сточные канавы или злоба тех, кто завидует чужим удовольствиям?
— «Удовольствие» — слово, трудно поддающееся определению, — сказала Лоретта. — Для одних оно означает радость и смех, а для других — мимолетное развлечение, после которого у его участников остаются боль и разочарование!
— Я понимаю, что вы подразумеваете, леди Бромптон, — сказал маркиз, — и, к сожалению, прекрасно знаю, какого рода историями вас потчевали.
Он помолчал.
— Я советую, чтобы вы, впервые оказавшись в Париже, наслаждались настоящим и помнили бы, что прошлое вас не касается.
Он сказал это словно бы с полной серьезностью.
Лоретта посмотрела на него с удивлением, ища ответ, который чуть-чуть его уязвил бы.
И, помня наставления Ингрид, она попыталась придать себе холодный, слегка надменный и, если бы получилось, шокированный вид.
Но когда их глаза встретились, она онемела.
Выражение его глаз вызвало у нее трепет, хотя она не понимала, почему. И тут он сказал негромко:
— Возможно, вы сами этого не заметили, но вы бросили мне вызов, и такой, уклониться от которого я не могу.
— Я не понимаю, о чем вы говорите, — сказала Лоретта.
— Думаю, это не так, — ответил он. — И потому, что я намерен показать вам Париж и доказать, что вы ошибаетесь, я хотел бы узнать лишь одно: когда вы позволите мне быть вашим проводником?
Маркиз заехал за Лореттой в восемь часов.
Ее не оставляло чувство, что она поступает неразумно, и тем не менее она с необычайным волнением ждала его. Он пригласил ее пообедать с ним.
Когда Ингрид услышала о его приглашении, она воскликнула:
— Мне казалось, что он был очень к тебе внимателен во время завтрака, но правильно ли ты поступаешь, продолжая этот маскарад? Ты же познакомилась с ним, убедилась, какой он. Неужели этого недостаточно?
Лоретта почувствовала по ее тону, что Ингрид очень встревожена.
Теперь, когда она познакомилась с маркизом, ей стало гораздо яснее, почему Ингрид боится за нее.
Во время завтрака, как единственная гостья, она сидела по правую руку Хью, хозяина дома.
А так как Фабиан де Соэрден сидел слева от него, они оказались прямо друг против друга.
Когда она села, то вдруг заметила, что от других мужчин его отличает еще и особое выражение глаз, будто в них все время прятался смех.
Казалось, мир представляется ему очень забавным местом.
Однако иронический изгиб его губ сказал ей, что смех этот язвителен.
Она обнаружила, что ей нестерпимо хочется смотреть на него, и поспешила заговорить со своим соседом справа.
Пока завтрак продолжался, она узнала, что он граф Эжен де Марэ.
Он был уже не первой молодости, лет под сорок, и тотчас начал флиртовать с ней, как она и ожидала.
В каждое слово он вкладывал намек и осыпал ее такими немыслимыми комплиментами, что они не смущали ее, а только забавляли. Однако она успевала слушать и то, о чем говорилось за столом, и эта общая беседа показалась ей очень интересной.
И она с удовольствием убедилась, что понимает почти все, что обсуждали гости.
Ее отец, хотя и редко слушал других, был очень умным человеком и за столом имел обыкновение подвергать подробной критике все, что писали утренние газеты. Поэтому Лоретта неплохо представляла себе политическое положение во Франции. Она знала подробности скандала, который привел к падению премьер-министра и уходу в отставку президента Греви, который сложил с себя полномочия, когда выяснилось, что его зять торговал представлениями к различным наградам и особенно заветному ордену Почетного легиона.
Таким образом, она могла принять участие в беседе и говорила так уместно и умно, что, как ей показалось, Ингрид смотрела на нее с одобрением.
Однако она все-таки удивилась, когда маркиз сказал ей через стол:
— Неужели вы не только красивы, но и умны? Нечестно, когда простому смертному приходится иметь дело с подобным сочетанием!
Лоретта засмеялась. А потом сказала:
— Как вы прекрасно знаете, месье, я всего лишь скромная ученица, внимающая великим мудрецам.
— Я убежден, все присутствующие здесь должны быть весьма польщены таким мнением о себе, — сказал маркиз насмешливо.
Но Лоретта сказала, следуя ходу своей мысли:
— Так, вероятно, беседовали между собой древние греки и тем научили мыслить цивилизованный мир.
Маркиз посмотрел на нее вопросительно, но тут же воскликнул:
— Ну конечно! Теперь я понял, что мне чудилось с первой минуты, когда я вас увидел! Вы явились к нам из Греции, но только не из Афин, а с Олимпа!
Лоретте стало смешно. Она не сомневалась, что эту фразу он говорил уже много раз: слишком уж легко и гладко он ее произнес.
И тем не менее он казался искренним. Но она тут же сказала себе презрительно, что все это входит в роль.
Вспомнив наставления Ингрид, она снова попыталась бросить на него холодный взгляд и повернулась к Хью, чтобы спросить его о возможности революции, которую горячо обсуждал ее отец.
— Не думаю, что может произойти подобный взрыв, — ответил Хью. — Франция становится все более преуспевающей, все более буржуазной. Бедности здесь стало заметно меньше, чем в прошлом.
— Не понимаю, — вмешался маркиз, — почему леди Бромптон так занимают наши проблемы. Если она, разумеется, не принадлежит к тем пылким любителям реформ, которые постоянно вмешиваются в чужие дела и забывают свои собственные.
Прежде чем Лоретта успела придумать достаточно колкий ответ, граф, ее сосед справа, сказал:
