— Хватит, джентльмены, нет нужды никого высмеивать. — Каролина наклонила головку и непринужденно хихикнула. Внезапно ей захотелось остаться наедине с Лиландом и смотреть только на него. — Как мило было с вашей стороны почтить нас своим присутствием, мистер Вриволд, — объявила она, намекая ему, что пора и честь знать. — Спокойной ночи.
Они с Лиландом вернулись в ложу с мечтательными лицами и горящими глазами. Каролина широко улыбалась, словно прямо говоря, что произошедшее только что не значит для неё ничего. Меньше, чем ничего. В то же время она видела в позе Лиланда и его взглядах, чувствовала по тому, как скользят его руки по её рукам и юбке, что небольшая ревность сделала её ещё более привлекательной в его глазах. Она знала, что Тристан, должно быть, занимает своё место в ложе по соседству, но считала ниже своего достоинства даже смотреть в ту сторону.
Они ещё несколько часов оставались в её почетной ложе, и за ними пристально следили все присутствующие в этот вечер в опере. Лицо Каролины сияло от счастья, а движения были естественны, словно ничто ей не угрожало. Только однажды, в поездке в экипаже обратно на Шестьдесят третью улицу спокойствие изменило Каролине, и на секунду она задрожала, вспомнив о том, какой унизительной сцены ей едва удалось избежать.
Лиланд это заметил и спросил её, в чём дело.
— О, я всего лишь скучаю по Лонгхорну. Его ложа навевает на меня мысли о нём, — солгала она, закрывая глаза и словно позволяя нахлынувшей боли пронзить всё её тело. — Видите ли, он был моему отцу хорошим другом, и обещал, что защитит меня, но теперь его больше нет, и я чувствую себя настоящей сиротой, одной-одинешенькой в большом мире…
— Бедная моя мисс Брод! — воскликнул Лиланд, протягивая к ней руки. — Теперь вас обнимают две сильных руки, и вы больше не должны чувствовать себя одинокой!
Пока экипаж, покачиваясь, катил в сторону дома, Каролина, положив голову на плечо Лиланда, чувствовала нечто противоположное одиночеству. Ей пришло в голову, что вмешательство Тристана, возможно, даже пошло ей на пользу. Ведь те выдумки, которые ей пришлось озвучить, чтобы заставить его уйти, побудили Лиланда властно и бережно привлечь её к себе. Каролина постоянно подавляла разочарование от того, что ничто и никогда не происходит по её желанию, но затем внезапно удача повернулась к ней, и теперь казалось, что каждая волшебная секунда проходит исключительно ей на руку.
Между тем, я начинаю гадать, собирается ли Диана Холланд вообще возвращаться из Парижа, чтобы произвести фурор среди нью-йоркских благовоспитанных дам своими короткими волосами.
Из колонки светских новостей «Нью-Йорк Империал», воскресенье, 8 июля 1900 года— Как я рада, что нашла тебя именно сегодня, потому что собиралась посетить дом поэта, но, по правде говоря, не хотела идти туда одна. — Диана Холланд прекратила болтать и повернулась к Генри с выражением счастливого смущения из-за того, что так долго тараторила, на лице. Раньше Генри не раз смотрел ей в спину, когда она уходила от него в гневе или в печали, но никогда прежде Диана не двигалась так, как девушки её круга, например, Пенелопа или Элизабет: уверенно, гордо, словно обладали металлическим скелетом, а ноги не касались земли. Конечно, место, которое они сейчас искали, находилось далеко от гостиных, куда полагалось входить подобающим образом. Вокруг не было изысканных драпировок, утонченных статуэток и людей, считавших походку леди интересной темой для беседы. За Дианой, облаченной в платье из некрашеного полотна, простирались бесконечная зелень и стальное небо.
— Я имею в виду, — исправилась она мягким голоском, придерживая рукой широкополую соломенную шляпу, прикрывавшую её несуществующие кудри, — что очень рада пойти туда именно с тобой.
Поэтом был какой-то дряхлый испанец, давно уехавший отсюда или умерший. Генри не смог запомнить его имя, состоявшее по меньшей мере из восьми слогов, а в устах Дианы с её быстрой речью оно прозвучало не более чем милой чепухой. Для него мало значило, кем именно был поэт (Генри владел множеством книг, но разрезал страницы лишь в нескольких), поскольку на холм за городом молодого Шунмейкера погнала кипучая энергия Дианы, а литературный памятник был лишь эпизодом.
— Я тоже рад, — просто ответил он.
Затем Диана сделала несколько шагов к нему, безмятежно посмотрела в глаза сияющим взглядом и поцеловала его, наверное, в двадцатый раз за день. Её поцелуи не походили на те, которые удается сорвать на пикниках после долгих уговоров и медленного угасания желания дебютантки соблюдать правила приличия. Они были не тайными или украденными, а лёгкими и полными радости. Диана всегда обладала флёром великолепной бесшабашной невинности, которую Генри хотел вкусить в полной мере, и сейчас возлюбленная казалась ему ещё более храброй, поскольку теперь он знал, что она в одиночку проделала такое сложное путешествие. Ранее он уже упомянул это, и Диана радостно ответила, что ей уже семнадцать, с такой трогательной непочтительностью, что он лишь рассмеялся. Его жизнь словно началась заново тем поздним пятничным вечером, и каждый день с тех пор полнился чудесами и событиями, будто из библейской книги Бытия.
— Вон он, я его вижу! — Диана отстранилась от Генри, прервав поцелуй, который, казалось, продолжался вечность, перетекая из часа в час с короткими перерывами на разговор или еду, и указала на вершину холма, где Генри разглядел выступающие углы белых стен виллы. Город остался внизу, протянувшись до моря. Там же осталась площадь, где они утром ели круассаны и пили кофе с молоком среди курящих сигары апатичных джентльменов. Далеко внизу простирались трущобы и узкие улочки старого города. Генри один раз оглянулся, мельком подумав об обязательствах, ожидающих его там, а затем поспешил догнать Диану, устремившуюся к дому.
Несколько широких шагов, и они поднялись на вершину холма. Дорога резко ухнула вниз, а затем снова пошла в гору, устремляясь к вилле — когда-то белому одноэтажному зданию, окруженному внушительной террасой.
Пришедшее в упадок строение окружали пальмы, тропинки, соединявшие пристройки, заросли сорняками, а в густой листве порхали крохотные лазоревые птички.
Генри последовал за Дианой по газону и поднялся по лестнице, когда-то ведущей в господский дом. Они остановились перед впечатляющей деревянной дверью, резной и обветшалой, но запертой на огромный амбарный замок.
— Закрыто, — нахмурилась Диана, положив пальчики на дверную ручку, словно в подтверждение своих слов.
