Ознакомительная версия.
Реция взглянула на хижины, ее так и влекло туда, она нуждалась в людской помощи прежде, чем наступит холодная ночь. Но она не могла идти далее и упала возле дороги. Начинало быстро темнеть. Смертельный страх овладел несчастной женщиной, она была одна в этом уединенном месте вдали от всякой людской помощи. Она звала, но никто не приходил. Бедняжке казалось, что она умирает, она плотнее завернулась в свою одежду и прислонилась к дереву. Темнота совершенно скрывала ее, слышны были только ее тихие стоны.
В это позднее время одна горбатая старуха возвращалась из города, где она продавала работу своего мужа, старого башмачника Гафиза, и выручила за это немного денег. В веселом расположении духа, гордо побрякивая монетами, шла она к своей хижине, где влачила жалкое существование вместе с мужем.
Старая Макуса и Гафиз были родом из Персии, но уже с давних пор жили в Константинополе. Сначала они были довольно зажиточны, имели отличный дом, но всевозможные несчастья мало-помалу разорили их, и старый Гафиз сделался башмачником. Но это нисколько не уменьшило его добросердечия, его веселого нрава и страсти к стихотворству. Сидя в своей жалкой хижине и молотком вколачивая сапожные гвоздики, он сочинял в такт какие-нибудь стихи. Когда же Макуса бранилась, что случалось очень часто, так как она ни за что не могла привыкнуть к своей бедственной жизни, Гафиз отвечал стихами и был очень доволен, если они ему удавались.
Эта странная чета была самой почтенной между обитателями маленьких хижин, хотя старая Макуса в последнее время и не пренебрегала никакими средствами для приобретения денег. Гафиз был и малым доволен, он никогда не говорил ни о своей прежней зажиточности, ни о своем несчастье и терпеливо переносил свою участь, не ропща даже и в тех случаях, когда ему приходилось голодать. В свое утешение он сочинил на этот случай опять-таки стихи.
Ты духа не теряй, Гафиз!
Придется в старости узнать,
Как тяжко, больно голодать,
Чтоб при хорошем ты житье
Не был суровым к нищете.
Итак, старая Макуса шла этой дорогой и, услыхав тихие стоны, пошла к месту, откуда они доносились, чтобы узнать в чем дело. Не будь она в веселом настроении благодаря полученным деньгам, она не сделала бы этого и равнодушно прошла бы мимо, так как давно уж потеряла чувство сострадания. Но как бы то ни было, она подошла к деревьям и там нашла Рецию, которая только что родила мальчика.
– Здесь, на дороге! – в ужасе воскликнула старуха, оказав необходимую помощь молодой матери. – Что это значит? Как попала ты сюда?
Реция рассказала ей, как она собиралась следовать за благородным и храбрым Сади-беем, но внезапно, охваченная болью, упала здесь на дороге.
– Сади-бей? – спрашивала старуха с возрастающим интересом. – Так ты жена Сади-бея?
– Да, но он далеко отсюда. И теперь мне негде даже преклонить голову.
– И еще с ребенком! Этого быть не должно, ты найдешь здесь приют. У тебя будет что поесть, и малютке будет сделано все необходимое, – продолжала Макуса, рассчитывая на богатую награду от молодого офицера. – Я сейчас схожу за Гафизом, чтобы он помог мне отнести тебя вместе с ребенком в нашу хижину.
– О, неужели ты это сделаешь? – сказала Реция со слезами радости и надежды, что ее новорожденный ребенок не должен будет оставаться на улице в эту холодную, неприветливую ночь.
– Непременно. Иначе и быть не может, – отвечала старуха и хотела идти в свою хижину за Гафизом.
– Постой, – сказала Реция, с трудом поднимаясь на ноги. – Я могу идти, я пойду с тобой.
– Тем лучше. Дай мне ребенка, Реция, я понесу его.
По дороге Макуса сказала Реции, как зовут ее и мужа, упомянула, что он башмачник, и была очень довольна, когда та сунула ей в руку остаток своего небольшого капитала в награду за оказанные услуги.
– Это лишнее, Сади, вернувшись, может заплатить мне за все издержки, – сказала старуха, однако охотно взяла деньги.
Реция рассказала ей, что она дочь Альманзора, что кроме Сади у нее нет никого на свете, и через четверть часа Макуса так хорошо ознакомилась со всеми обстоятельствами жизни Реции, как будто бы знала ее в продолжение многих лет. Она заботливо несла ребенка, завернув его в свое платье, а Реция, собрав последние силы, следовала за ней. Свою странную находку на дороге старуха считала счастливым случаем: она была твердо уверена, что вернувшийся офицер сторицей вознаградит ее за все труды и заботы.
Наконец кое-как добрались они до хижины, где было уже тихо и темно. Старый Гафиз, экономя освещение, уже лег спать. Дверь оставалась незапертой.
– Пойдем, пойдем же, Реция! – подбодрила ее старуха и вошла в хижину, состоявшую из двух комнат. В первой на соломенной постели лежал Гафиз, который при виде посетителей удивленно поднялся с места.
– Опять гости? – спросил он, но в темноте никак не мог разглядеть, кто там пришел с его женой. – Кого еще ведешь ты с собой?
Макуса вкратце рассказала ему о случившемся. Тогда Гафиз поспешно оделся в свой старый кафтан и засветил огонь.
– Милости просим, – приветствовал он Рецию и, улыбаясь, смотрел на маленького, новорожденного мальчика, для которого Макуса тотчас же стала приготовлять ванну. – Славный, маленький мальчик. Этого я и не воображал. Свари молодой госпоже супа, Макуса.
– Да, да. Сейчас, одно за другим, – отвечала та и принялась стряпать на плохом очаге, стоявшем в углу комнаты.
– Я же покамест приготовлю для молодой матери постель из свежей маисовой соломы, – заметил Гафиз. – И то благодать, что удается и на соломе спать, – проговорил он про себя в рифму.
– Ах да, пожалуйста, приготовь мне постель, я так устала, – созналась Реция, которая едва стояла на ногах, да к тому же держала ребенка.
Гафиз отправился в соседнюю комнату и там приготовил постель для Реции. При этом он качал головой от удивления на свою жену, которая вдруг стала так сострадательна, что приняла к себе молодую мать с ребенком. Этого с ней никогда еще не случалось.
Присутствие Реции с ребенком в доме старого башмачника, нарушив вечное однообразие его жалкой жизни, принесло ему развлечение и удовольствие. Он сам устал, была уже поздняя ночь, однако он не ограничился устройством постели. Когда Реция уже легла, он послал жену покормить бедную, слабую мать, а сам принялся делать ванну ребенку. С трогательной заботливостью взял он его на руки и сам выкупал.
– Старик и дитя, близкая родня, – бормотал он, улыбаясь, так как мальчик спокойно выносил всю эту процедуру, как будто бы добрый старик доставлял ему удовольствие. И действительно, трогательную картину представлял старый башмачник, возившийся с малюткой.
Ознакомительная версия.
