Анна приехала в феврале, прискакала с величайшей помпой — впереди королевский штандарт, позади штандарт с гербом семейства Болейн, в середине — вереница слуг в ливреях, всадники на конях. Мы с Георгом поджидали ее на ступенях, парадная дверь широко открыта, и каждому видно — Генриха здесь нет.
— Рассказать ей про комнаты Джейн? — спросил брат.
— Давай ты, я не смогу.
— Франциск посоветовал сказать ей, когда вокруг много народа, на людях она не взорвется.
— Ты обсуждаешь ее дела с Франциском?
— Ты же говоришь с Уильямом.
— Он мой муж.
Георг кивнул, глядя на приближающийся поезд королевы.
— Доверяешь Уильяму?
— Конечно.
— А я доверяю Франциску.
— Это не одно и то же.
— Ты просто не понимаешь, что для меня значит его любовь.
— Одно знаю — любовь мужчины к женщине совсем другое дело.
— Нет, я его люблю как мужчина мужчину.
— Это противно Божьему закону.
Он взял меня за руку, улыбнулся неотразимой болейновской улыбочкой.
— Довольно уже, Мария. Времена настали такие страшные, что одно лишь утешает — его любовь. Позволь мне это утешение. Бог свидетель, немного у меня других радостей, а опасности нам грозят немалые.
Следом за всадниками приблизилась и Анна. Сияет улыбкой, темно-красное платье для верховой езды, темно-красная шляпа с огромным пером, приколотым громадной рубиновой брошью.
— Vivat Anna! — кричит брат, заметил, как она одета. Она не смотрит на нас, глаза вглядываются в полутьму парадной залы — надеется, король выйдет встречать. Но его нет. Лицо даже не дрогнуло, продолжает улыбаться.
— Здорова? — спрашиваю я.
— Конечно, — отвечает весело. — А почему бы и нет?
Я киваю, говорю осторожно:
— И то правда.
Понятно, и об этом ребенке лучше не упоминать, не говоря уже о других умерших младенцах.
— Где король?
— На охоте.
Анна величественной походкой входит во дворец, слуги несутся открыть перед ней двери.
— Он знал, что я приезжаю? — бросает через плечо.
— Да, — отвечает Георг.
Кивает, идет в свои комнаты, захлопывает дверь.
— А где мои дамы?
— Одни охотятся с королем, — начинаю я. — А другие… — Не зная, как закончить фразу, добавляю уныло: — А другие не охотятся.
Она не глядит на меня, обращается только к брату:
— Объясни, будь любезен, что имеет в виду моя сестрица? Я знаю, ее французский и латынь оставляют желать лучшего, но теперь оказывается — она и английского не знает.
— Твои придворные дамы кудахчут вокруг Джейн Сеймур. — Брату ничего не остается, как только говорить правду. — Король дал ей бывшие покои секретаря Кромвеля, обедает с ней каждый день. У нее теперь свой маленький двор.
Анна переводит взгляд с брата на меня:
— Это правда?
— Да.
— Дал ей покои секретаря Кромвеля? Может пойти в ее комнату, никого об этом не оповещая?
— Да.
— Они любовники?
Я гляжу на Георга.
— Неизвестно, но спорю, что нет.
— Нет?
— Она, похоже, отказывается от предложений женатого мужчины. Гордится своей добродетельностью.
Анна подходит к окну, идет медленно, будто старается разгадать эту загадку — как такая новость отразится на ней.
— На что она надеется? Приманивает и отталкивает одновременно?
Мы не отвечаем, уж мы-то знаем, как это делается. Анна поворачивается, глаза словно у дикой кошки.
— Думает избавиться от меня? Совсем с ума сошла?
Мы молчим.
— Кромвеля выгнали из его комнат ради этой сеймуровской девчонки?
Я качаю головой:
— Он сам предложил ей занять его покои.
Она медленно кивает:
— Значит, и Кромвель теперь открыто против меня.
Ища поддержки и утешения, глядит на Георга, странный взгляд, словно и в нем не уверена. Но брат ее никогда не предавал. Он неуверенно шагнул вперед, положил руку на плечо братским, защищающим жестом. Она не повернулась к нему, не обняла, нет, когда он оказался у нее за спиной, оперлась на него, прильнула плечом к груди. Он вздохнул, обнял ее. Покачивает в объятиях, так и стоят, глядя в окно на Темзу, которая сияет в лучах яркого зимнего солнца.
— Я думала, ты побоишься даже дотронуться до меня, — шепнула она.
— Анна, Анна, — покачал он головой. — Согласно законам церкви и государства меня можно десять раз предать анафеме еще до завтрака.
Меня пробрала дрожь, но она только хихикнула, как девчонка:
— Все, что нами сделано, совершено ради любви.
Повернулась лицом к нему, взглянула, внимательно изучая, в глаза. По-моему, она ни на кого в жизни так не смотрела. Казалось, ее действительно заботят его чувства. Он теперь не просто ступенька на лестнице честолюбия Анны. Он ее любимый.
— Даже когда результаты получаются чудовищные?
Он пожал плечами:
— Я не знаток богословия. Но когда у моей кобылы родился жеребенок с тремя ногами вместо четырех, я не обвинил ее в ведовстве. В природе всякое случается, нет тут ничего такого особого. Просто тебе не повезло, вот и все.
— Меня так легко не запугаешь, — твердо сказала она. — Я видала кровь святых, сделанную из крови свиней, святую воду, набранную в ручье. Церковное учение наполовину увлекает тебя красивым обманом, наполовину запугивает до смерти — знай свое место. Меня не подкупишь и не запугаешь. Ничем. Я приняла решение — у меня свой путь, и я по нему иду.
Вслушайся Георг, заметил бы, наверно, резкие, звенящие нотки в голосе, но он только неотрывно смотрит ей в лицо.
— Все выше и выше, Анна-царица?
Она засияла улыбкой:
— Все выше и выше. Следующий будет мальчик. Повернулась, положила руки брату на плечи, взглянула на него, будто он возлюбленный, которому можно доверить все.
— Что мне теперь делать?
— Заполучить его обратно, — сказал он со всей серьезностью. — Не ругаться с ним, не показывать ему своего страха. Заполучить его обратно — любой женской уловкой. Снова его очаровать.
Она помолчала, улыбнулась и решительно произнесла — горькую правду, которую не скроешь:
— Георг, я на десять лет старше, чем тогда, когда его очаровывала. Мне почти тридцать. Он прижил со мной только одного здорового ребенка, а теперь он знает — у меня родился урод. Я ему буду отвратительна.
Георг еще сильнее обнял сестру.
— Ты не будешь ему отвратительна. А иначе нам всем не уцелеть. Ты его снова завоюешь.
— Но я, именно я, научила его следовать только своим желаниям. Хуже того, я забила его дурацкую башку новыми веяниями. Теперь он думает, его желания — проявления воли Божьей. Ему достаточно чего-либо захотеть, чтобы решить — такова Божья воля. Ему не надо советоваться со священниками, епископами, даже с Папой. Каждая его прихоть — святая истина. Как может такой человек вернуться к своей жене?
